Опубликовано в журнале «Корни» № 18, стр. 4-34 и на сайте http://shorashim.narod.ru/best.html

При использовании ссылка на журнал «Корни» обязательна.

 

 

 

Александр Крюков

(Москва)

 

 

 

Кишон Партачианский, или Судьба человека и жизнь сатирика

…Мы просто люди. С маленькими глупостями и повседневными заботами, с бюрократами, которые множатся, как грибы после дождя, и с водопроводчиком Штуксом, который отличается от

Мессии только тем, что последний все-таки должен придти, а сам Штукс – нет.

…А я просто малосимпатичный человек, надменный, замкнутый, богатый, в галстуке и с ужасным акцентом, ко всему этому мне давно и крупно везет.

Э. Кишон «Биографический диалог»

 

Удивительное это явление – Эфраим Кишон. Homo Satiricus – «человек сатирический», иначе не скажешь, исчерпывающее определение воплощенной в одной личности неразделимости обыденной повседневной жизни и проходящего через всю эту жизнь художественно-литературного творчества.

Представляя Кишона, трудно решить, с чего начать. Может быть, традиционно с того, что суммарный тираж его произведений, изданных в мире на почти 40 языках, уже превысил 43 миллиона экземпляров. Даже самый известный в мире израильский писатель лауреат Нобелевской премии по литературе Ш. Й. Агнон и наиболее популярный в последние десятилетия прозаик Амос Оз не могут и приблизиться к таким тиражам. Автор более 50 книг, нескольких популярнейших в свое время кинофильмов и пьес, Кишон и сегодня, в свои 78 лет энергичен, остроумен и, что очень важно для художника, продолжает с неослабевающим интересом всматриваться в окружающую жизнь. Своими книгами классик израильского юмора оказал несомненное влияние на развитие иврита в 50-70-е годы прошлого века, а сценариями, фильмами и театральными постановками – на весь облик формировавшейся израильской культуры.

Творчество замечательного сатирика широко известно в мире. Помимо упомянутых огромных тиражей его книг на десятках языков, Кишон знаком западным зрителям как сценарист, драматург и режиссер. Фильм “Салах Шаббати”, поставленный им по собственному сценарию, номинировался на получение премии “Оскар” Американской киноакадемии, как и другой фильм Кишона – “Полицейский Азулай”. Последняя лента удостоилась трех призов “Золотой глобус”, присуждаемых гильдией кинокритиков Голливуда.

В середине 70-х годов XX века началось стремительное развитие новой израильской культуры и литературы, во многом определявшееся всеохватывающим мощным влиянием западной, прежде всего американской массовой культуры. Популярность произведений Кишона в Израиле в известной степени пошла на спад. Его рассказы и фильмы стали казаться израильтянам забавными, милыми, но – несколько архаичными по тематике, языку и стилю. Но именно тогда достигла своего пика популярность Кишона на Западе, прежде всего – в странах Центральной Европы. При этом следует упомянуть, что, может быть, большую часть времени Кишон проживает в Швейцарии, где в маленьком альпийском городке Аппензель у него свой дом.

 

1

Эфраим Кишон (настоящие имя и фамилия Ференц Гофман) родился в Будапеште в 1924 г. в совершенно ассимилированной еврейской семье, в которой даже идиш был запрещен. “Мы не говорим на испорченном польском, – наставляли Эфраима в детстве родители. – Мы же не из Галиции”[1]. Единственное, что напоминало о национальности, была запись в удостоверении личности: “Изр.” – сокращение от венгерского “израэлит” – еврей. «Я был единственным учеником-евреем в классе, – с грустным юмором вспоминал Кишон, – и предпринимал невероятные усилия, чтобы участвовать в рождественских праздниках».

После начала Второй мировой войны и прихода к власти в Венгрии профашистского режима Миклоша Хорти положение евреев в стране стало тяжелым. Еще учась в гимназии, молодой Гофман в полной мере испытал антисемитизм. Вот одно из воспоминаний писателя о том времени:

“Мой учитель физкультуры, его имя было Кухар, раньше просто относился ко мне с холодком. Теперь же, завидев меня, он свистел и говорил: “Эй, еврей, иди-ка сюда!”

Когда мы стояли в шеренге, он имел обыкновение подходить сзади, давать мне подзатыльник и под одобрительный громовой хохот всего класса кричал в самое ухо: “Выпрямись, еврей! Что ты стоишь как фламинго, которого только что оттрахали в задницу?!”

В 1942 г. Ференц Гофман в числе лучших закончил гимназию и определенно хотел связать свою жизнь с литературной деятельностью, ведь еще учась в гимназии, он вышел победителем всевенгерского конкурса на лучший рассказ, организованного среди учеников средних школ. Однако, даже несмотря на успешно пройденные психометрические тесты, на комиссии по распределению Ференцу прямо дали понять, что в университет ему, еврею, дороги нет. Лучшее, что ему предложили – пойти в подмастерья к известному мастеру-ювелиру. Молодой человек согласился, тем более, что имел склонность к рисованию2. Он начал изучать принципы работы с металлами.3

Тем временем, после отказа Хорти продолжать политику полной солидарности с Германией, Гитлер приказал немецким войскам вступить в Венгрию. Оккупация началась в марте 1944 года, и первое, что сделала новая власть, это обязала евреев носить на одежде желтую шестиконечную звезду – спереди и на спине. Вскоре венгерских евреев начали вывозить из страны в концлагеря Освенцим и Биркенау, где их ждала верная смерть. Уже в июле 1944 года Адольф Эйхман был уверен, что вскоре вывезет из Будапешта все еврейское население. В донесении, отправленном в Берлин, оберштурмбанфюрер сообщал, что «решение технических вопросов займет несколько дней»… Лишь личное обращение короля Швеции Густава V к Хорти с призывом прекратить депортации евреев остановили этот процесс. Однако осенью 1944 года Хорти, заявивший о желании заключить с Советским Союзом сепаратный мир, был немедленно смещен немцами и его место занял Ференц Салаши, вождь венгерских нацистов. Эйхман вновь получил полную свободу для возобновления террора против евреев…

Некоторое время для спасения жизни Гофману и членам его семьи пришлось жить по поддельным документам. Молодой Ференц был даже вынужден временно принять христианство. «Чтобы выжить, я был готов перейти хоть в буддизм, – вспоминал он позднее. – В молодости я абсолютно не выглядел евреем. Высокий, светловолосый и голубоглазый, со вздернутым носом – просто арийский архетип, как его представляла нацистская пропаганда. Экземпляры вроде доктора Геббельса могли только мечтать о такой внешности».

Отдельные эпизоды тех драматических событий Кишон отразил в некоторых своих рассказах. Вот, например, как израильский сатирик написал позднее о действительно опасном случае, произошедшем с ним в оккупированном фашистами Будапеште, в рассказе «Как распознать еврея»:

«…Гои всегда безошибочно определяют еврея, – они, видимо, наделены неким шестым чувством на это.

Помню как-то раз, еще в Венгрии, сидел я себе в маленьком ресторанчике и ел капусту. Чувствовал я себя не очень уверенно, поскольку выдавал себя тогда за христианина и документы у меня были фальшивые. И вдруг подходит ко мне нацистский офицер и говорит:

- А ведь ты, мерзавец, еврей!

Подобный поворот событий был мне крайне неприятен:

- Уважаемый господин ошибается, – отвечаю я, – да и вообще, как вам такое могло прийти в голову, ведь у меня курносый нос и светлые волосы!?

- Так ведь ты посыпаешь капусту сахаром! – объяснил фашист.

Мне не удалось бы спастись, не успей я рассказать ему, что в юности слишком часто общался с евреями (будь они неладны!) и под их пагубным влиянием набрался дурных привычек».

 

В январе 1945 г. в Будапешт вошли части Красной Армии.

Любопытны воспоминания Кишона о первой встрече с освободителями, причем он постоянно путает русских с украинцами. Может быть, это объясняется тем, что Будапешт освобождали войска 2-го и 3-го Украинских фронтов, о чем молодой Гофман был осведомлен, он даже знал имена командующих: Малиновский и Толбухин, соответственно. Итак, вот что вспоминал об этом писатель почти пятьдесят лет спустя в беседе с Яроном Лондоном:

Кишон: …Нацистская пропаганда без устали убеждала нас в том, что русские – варвары, грабители и насильники, поэтому мы, естественно, были убеждены, что они – лучшая часть человечества... Мы молились о приходе русских…

Я. Лондон: Вы помните как выглядел первый встреченный Вами русский солдат?

Кишон: Как я могу забыть пришествие избавителя?!

В тот день дверь в наш подвал распахнулась от сильного удара ногой, и вошел солдат-рядовой. Это был высокий огненно рыжий украинец (! – А. К.), толстые щеки которого заросли щетиной. Сверху на нем была гимнастерка бойца Красной Армии, однако снизу – бриджи кавалериста поверженной румынской армии. На плече у солдата висел автомат с круглым магазином в виде диска4, а подмышкой он держал что-то большое завернутое в газету.

Боец окинул нас безразличным взором, затем, не проронив ни слова, подошел к окну и выпустил длинную очередь из автомата. Мы бросились к нему на шею и пытались целовать ему руки, однако украинец стряхнул нас с себя. Потом он развернул газетный сверток и выложил его содержимое на стол… Уже много лет мы не видели копченую свиную голову и целую буханку свежего хлеба. Солдат уселся на стул, широко расставив ноги, и невозмутимо принялся есть, причмокивая от удовольствия.

Тут папа вытащил из кармана какой-то документ, который хранил еще со времен недолгого существования коммунистического режима Белы Куна5. Помахивая этой бумажкой в воздухе, отец стал тыкать себя пальцем в грудь, повторяя: «Коммунист! Коммунист!» Боец понял суть декларации, однако абсолютно не впечатлился. Продолжая также невозмутимо и размеренно пережевывать хлеб с мясом, он махнул отцу рукой: «А я – нет», то есть он коммунистом не был.

- Бугалтер, – добавил он через некоторое время и с гордостью показал нам свои относительно гладкие ладони, – не пролетар.

Я. Лондон: Что такое «бугалтер»?

Кишон: Это «бухгалтер», но русские не произносят «х», черт знает почему.Так или иначе, но наша дружба стремительно развивалась. Солдат показал на свое запястье и проговорил: «Давай час», что должно было означать «Дайте ваши часы». Когда мы освободились от своих наручных часов, бугалтер засучил рукав гимнастерки, и мы увидели, что от ладони до плеча вся его рука была унизана часами.

…Моя кокетливая сестричка Аги решила поприветствовать освободителей лично. Сразу после того, как немцы отступили из пригородов (Будапешта. – А. К.), она надела платье с глубоким декольте, основательно прихорошилась и под вечер отправилась в ближайший советский штаб. Всю ночь с нарастающей тревогой мы ждали ее возвращения. Под утро Аги вернулась и рассказала нам, с какой учтивостью отнеслись к ней в штабе, обняли, накормили и даже дали немного продуктов с собой…

В полдень мы вышли на улицу и узнали, что кроме моей симпатичной сестры в нашем разрушенном квартале не осталось ни одной женщины, которая не была бы изнасилована. Одна старушка рассказывала мне, что когда русский солдат тащил ее на кровать, она ему сказала: «Но ведь мне семьдесят лет», на что тот ответил: «Какая мне разница, я ведь люблю тебя».

Она, Аги, была чрезвычайно наивной, может именно это и спасло ее в ту ночь. Возможно, что подобно мусульманам, русские тоже почитают сумасшедших…

В последовавшие затем многие дни мы начали понимать душу русских людей, которые мне по-настоящему нравятся. Они наивны и жестоки, как дети, а непрерывное пьянство еще более усиливает в них эти качества. После десятков миллионов, уничтоженных Лениным, Троцким и Сталиным, а также миллионов, погибших в войну, смерть сделалась для русских чем-то обыденным. Они убивали без ненависти и гибли без жалоб. Как-то к нам зашли трое украинских солдат и, как обычно, потребовали «час». Мы объяснили им, что искомое уже иссякло. Они отодвинули нас в сторону, покопались в наших бумажниках и совершенно не рассердились, когда ничего не обнаружили. Спустя некоторое время, один из них, пьяный как Лот, вернулся и принес нам подарок: несколько коробок камфарного масла для протирания кожи – его трофей из ближайшей аптеке. Их безразличие к смерти было поразительным, ведь солдаты военной полиции расстреливали мародеров на месте…»

Новый режим оказался не менее враждебным: вместе с некоторыми другими жителями города, в том числе со многими венгерскими коммунистами и недавними партизанами, евреев, как военнопленных, погнали на Восток – в Белоруссию. По счастливой случайности Ференцу удалось отстать от колонны, и он вернулся в венгерскую столицу. Измученный и истощенный до предела, молодой мужчина весил тогда 35 килограммов.

Еще в 1944 году, прячась от нацистов в каком-то подвале, Гофман написал на венгерском языке свою первую сатирическую книгу «Декларация лысых», машинописная рукопись которой уже после окончания войны без ведома автора попала на конкурс и заняла первое место. Это был авторитетный всевенгерский конкурс прозы, проведенный литературным журналом «Вилаг» («Мир»). Несмотря на победу в конкурсе, рукопись не была опубликована. «Сразу после того, как было объявлено о победе моей повести, – вспоминает Кишон, – члены судейского жюри к своему неописуемому ужасу вдруг вспомнили, что тогдашний диктатор Матиас Ракоши был лыс, как биллиардный шар…» Только в 1998 г. эта книга впервые вышла в свет в Израиле в переводе на иврит и под названием «Козел отпущения».

После окончания войны Гофман начинает писать юморески и короткие пьесы, которые вскоре принесли ему известность. Тогда литературным псевдонимом молодого сатирика было имя Киш Хонт, происхождение которого весьма интересно: в Венгрии уже был известный художник по имени Хонт, поэтому литератор решил добавить к псевдониму слово «киш» – «маленький». В итоге – Киш Хонт.

На какое-то время литератор даже становится заместителем главного редактора сатирического журнала «Лудаш Мати», то есть он вошел в высшее звено партийно-идеологической номенклатуры Венгрии. Однако коммунистическая идеология и просталинский курс тогдашнего руководства страны были глубоко чужды и органично неприемлимы одаренному юмористу.

«…Мое душевное устройство, – говорил он позднее, – не позволяет мне быть частью какой-либо организации, поскольку сатирик не способен быть в полном согласии даже с самим собой. Вместе с тем, я полагаю, что в определенных условиях мои общественные взгляды могли бы позволить мне сблизиться с какой-нибудь центристской партией, только ни в коем случае не социалистической. Я бы состоял в ней до момента, пока эта партия не придет к власти, а потом бы сразу перешел в оппозицию…»

Был еще один фактор, несомненно повлиявший на решение Кишона срочно уехать из коммунистической Венгрии. Об этом автору этих строк рассказывал уже сам сатирик. Дело было в следующем. В 1948 г. руководство советского сатирического еженедельника «Крокодил», одного из печатных органов ЦК КПСС, направила Кишону – в то время уже известному венгерскому юмористу, заместителю редактора столичного сатирического журнала – приглашение приехать в Москву. В свете начинавшейся в СССР и странах-сателлитах антисемитской кампании против «космополитов», а также достаточно насмотревшись на действия местных коммунистов («Меня уже тошнило от них» – вспоминал Э. Кишон), писатель посчитал сигнал из Москвы фактически «приглашением на казнь». Он принял решение бежать на Запад через Чехословакию, власти которой разрешали выезд евреев. «Я ведь умный еврей, – смеясь, говорил мне сатирик, – поэтому вместо того, чтобы поехать на восток, я отправился на запад и сбежал от ваших…»

 

2

«Я. Лондон: До переезда в Израиль знали вы что-нибудь о его существовании, о Войне за независимость?

Кишон: Израиль интересовал нас не больше, чем прошлогодний снег. Я слышал что-то о месте под названием Палестина где-то в Турции, или черт его знает где».

И тем не менее, в 1949 году, добравшись до Братиславы, а потом до Вены, Кишон решает ехать в Израиль. Вот как позднее в одной из своих книг он описал момент прибытия на историческую родину.

 «Много лет тому назад старый корабль «Галила» прибыл, с Божьей помощью, в хайфскую гавань. На палубе толпились новые репатрианты, и среди них был один – худющий и перепуганный – ваш покорный слуга, если я не ошибаюсь. Было уже поздно, в порту было темно и совершенно безлюдно. Выяснилось, что Гинзбург из местного отделения министерства абсорбции предупредил сторожа, что прибудут олимы, и тот оставил записку Рыжему6, однако Рыжий уже отправился домой, захватив ключи, и оставил нас без страны. 

 Несчастные новоприбывшие безропотно сидели на своих узлах на палубе корабля. Со смешанными чувствами мы всматривались в берег нашей новой родины и мысленно искали там место для себя. Были среди нас хорошо сведующие в экономике, что с преувеличенным спокойствием сидели на своих чемоданах, в которые они предусмотрительно набили по двести тысяч щеточек для ногтей: перед отъездом из северной Италии в среде олимов распространился слух, что эти щеточки сейчас в Израиле идут очень хорошо. Одна многодетная семья из Польши везла с собой немыслимое количество церковных свечй, также рассчитывая на головокружительный коммерческий успех. Я, в свою очередь, находясь в больнице им. Ротшильда в Вене, приобрел подержанную карманную машинку для пришивания пуговиц. Это был совершенный электрический аппарат производительностью две пуговицы в минуту. Хотя тетя Илка и писала мне, что сейчас в Израиле только-только начали производить пенициллин, я не успел перед отъездом серьезно погрузиться в эту сферу. С другой стороны, дядя Яаков обещал устроить меня в закусочную-автомат в Тель-Авиве на должность автомата. Главное, – писал он, – не попасть в кибуц, потому, что там говорят на иврите. Лучше стать сионистским функционером. Тот, у кого есть бумажечка от Лилиенблюма, получает ссуду. Теперь понятно, почему на нашем корабле обнаружилось сразу двенадцать бывших секретарей Макса Нордау7.

Во время плавания я успел выучить свои первые ивритские буквы, особенно я был силен в «ламед». Кроме того, я уверенно произносил три главные слова: «шалом», «тода» (спасибо. – А.К.) и «леан» (куда. – А.К.). К концу плавания мне уже удавалось бойко спросить у сопровождавшиих нас израильских юношей, которые без конца танцевали в третьем классе: 

- Который час, ребята, только ответьте по-венгерски.

Я также познакомился с распространенным израильским выражением «Бэседер гамур» («Полный порядок»), и располагал первым томом словаря иврита Гури до буквы «мем». Будущее представлялось мне в розовых тонах. 

Питание на корабле было весьма скудным, поскольку твердая рука Дова Йосэфа8 доставала нас и в далеком море. Нам давали рыбу и черные маслины, и только по праздникам и субботам мы получали рыбу и зеленые маслины. Перед прибытием в Хайфу нам подали рыбу и груши. «Не хлебом единым жив человек», – наставлял нас корабельный рав и пытался даже собирать среди нас пожертвования. 

Жара досаждала нам еще в пути, пока нам не объяснили, что это всего-навсего высокая влажность, и тут мы сразу почувствовали облегчение. Разумеется, на всех языках мира, кроме иврита, мы продолжали проклинать Джойнт, виновный в этом жутком климате. Немного истерики никогда не мешает при осуществлении массовой алии. С одним нашим попутчиком из Словакии, например, случился нервный припадок, когда он не обнаружил в своем багаже купленной им новой ложечки для обуви. Хотя во время нелегального пересечения австрийской границы он утверждал, что ему главное – лишь бы достичь Палестины, пусть даже без всего своего имущества, в одной только рубашке, а после общения с русскими пограничниками он готов отказаться даже и от нее. Помимо этого, когда итальянская полиция изучала его сомнительные документы, он поклялся здоровьем, что ему главное – спасти только свою душу… Однако сейчас, уже прибыв на историческую родину, этот человек побагровел от гнева из-за пропажи рожка для обуви. Новый израильтянин требовал, чтобы сюда немедленно явился сам Бен-Гурион и увидел все это собственными глазами… 

Вместо него по прошествии двух часов на борт корабля поднялась колоритная личность из Сохнута, поздравившая нас с прибытием. Мы спели «А-Тикву» (правда, пока без слов) и сразу же обратились к функционеру с вопросом «Где мы будем жить?» Часть из нас любой ценой хотела поселиться в Тель-Авиве, но некоторые была согласны и на Рамат-Ган. «Сведующие в экономике» живо интересовались, почем идут щеточки для ногтей, и были потрясены, узнав, что эти штучки вообще не пользуются спросом в этом регионе за отсутствием у населения времени и ногтей. Поляки тоже остались не у дел со своими свечами к вящему удовольствию всех остальных пассажиров. 

- Сколько стоит квартира 4 на 3 метра с кухонькой? – наседали на сохнутовца со всех сторон.

- Чтоб нам здоровыми дожить до этого времени, – отвечал представитель властей.

 Да, жилье – это была самая трудная проблема! Полмиллиона олим, устремившихся в Израиль в едином порыве, селились в любой дыре. Нам рассказали, что в Петах-Тикве олимам сдают голубятни на столбе (площадь полтора на полтора метра) за 12 лир в месяц, из них две – за эксплуатацию лестницы. Кто-то ухитрился заранее купить действующий лифт в какой-то арабской гостинице в Яффо, и все мы страшно завидовали предусмотрительному дельцу. Вот ловкач: только приехал и уже поднимается. Там даже все кнопки еще целые, рассказывал он нам. 

Лично я мог выбирать из трех возможностей: 

1.     поселиться в почти новом жестяном сарае в лагере для вновьприбывших «Врата алии» под Хайфой. Жить пришлось бы вместе с семьей машиниста паровоза Салаха из Триполи и его пятнадцатью бойкими детьми;

2.     временно разместиться у тети Илки, сосед которой по квартире был парализован и возражать не сможет; 

3.     моим самым большим разочарованием в Израиле был дядя Яаков, с которым я связывал свои надежды на будущее. В сионистских кругах в диаспоре о нем ходили целые легенды. Говорили, что дядя прибыл в Палестину 30 лет назад с одним лишь маленьким чемоданчиком, а теперь у него есть велосипед. Рассказывали даже, что у него в квартире есть собственный холодильник. Правда, позднее выяснилось, что дядя живет в этом холодильник, и его работа – зажигать и гасить лампочку, когда кто-то открывает и закрывает дверцу. 

Я все же сделал выбор в пользу Салаха и поселка для новых олим, поскольку там нет родственников.

Тем временем нашли Рыжего, который ходил выпить чего-нибудь холодненького, и нам наконец-то разрешили сойти на берег. На причале поставили маленький столик, над которым на голом проводе висела электрическая лампочка без абажура. В этом зыбком освещении за столом на ящике из-под апельсинов сидел усталый пожилой чиновник в хаки, объяснявшийся на идише. Мы растрогались: как-никак это наша первая очередь на родине! 

Через несколько часов и я оказался у спасительного столика. Тот неизвестный сохнутовский чиновник печально взглянул на меня поверх съехавших на нос очков:

- Имя?

- Кишхонт Ференц, – сказал я правду.

Чиновник несколько занервничал:

- Что из этого – фамилия?

- Кишхонт.

- Кишон, – прошамкал представитель власти ртом с отдельными оставшимися зубами и записал мое имя справа налево.

- Не Кишон, – поправил я, – а Кишхонт, «т» на конце.

- Кишон! Имя?

- Ференц, – ответил я и уточнил: – Под «ф» и «р» – «сэгол».

Старик посмотрел на меня в изумлении: «Зачем?» и в итоге написал в бланке: «Эфраим».

- Не Эфраим! – пытался возражать я. – Ференц!

- Такого не бывает. Следующий!

Похоже, что именно в эту минуту мы с государством начали писать юморески вместе. После такого начала остановиться уже было просто невозможно.»

 

Проведя несколько недель во временном поселке для иммигрантов «Врата алии», Кишон поселяется в кибуце Кфар а-Хореш возле Хайфы, где интенсивно изучает иврит в ульпане, а в 1950 г. переезжает в Тель-Авив, продолжая совершенствоваться в языке, жизненно необходимом ему для литературной работы. Друживший с Кишоном в те годы ныне известный израильский драматический актер и певец Хаим Тополь вспоминал: «Кишон необыкновенный упрямец и в силу этого ему удалось великолепно овладеть ивритом. Каждый день он заучивал наизусть три-четыре страницы словаря и через год знал его весь».

Первые свои рассказы в Израиле сатирик опубликовал в газете на венгерском языке «Уй келет» («Новый Восток»), а вскоре начинает вести юмористическую колонку «А я говорю...» в газете на облегченном иврите «Омэр», издававшейся для изучающих этот язык. С 1952 г. он ведет такую же колонку под заголовком «Один козленок» в газете «Маарив».

К середине 50-х годов Кишон стал самым известным юмористом Израиля, чьи рассказы и повести расходились по стране в десятках тысяч экземпляров (огромный тираж для маленькой страны), переводились почти на все европейские языки, а также на японский, турецкий и многие другие языки.

В 1955 г. вышло первое издание повести «Нет нам подобных», которая стала очень популярной и с тех пор неоднократно переиздавалась. Так, в 1972 г. она вышла под названием «Лиса в курятнике» и в 1975 г. была переведена на русский язык. Среди множества сборников юморесок, фельетонов, рассказов и водевилей писателя наиболее широко известно издание «Универмаг Кишона» (1972 г.). Поставленные Кишоном пьесы, годами не сходившие со сцен израильских театров, и кинокомедии, снятые им по собственным сценариям и дававшие длительное время полные сборы в прокате, также пользуются успехом во многих странах мира. Такая широкая популярность произведений этого автора за пределами Израиля тем более примечательна, поскольку все творчество Кишона связано исключительно с израильской действительностью.

Вместе с тем, в силу уже отмеченной черты характера Кишона – полного отсутствия с молодости какого-либо желания заниматься идеологическо-политической деятельностью – писатель, став чрезвычайно популярным в Израиле, продолжал сторониться партий и демонстраций. А попытки партийных функционеров привлечь Кишона на свою сторону имели место. Эти шаги предпринимали еще в 60-е годы и личные друзья писателя, например, Шломо Лахат, видный военный, будущий мэр Тель-Авива, и один из тогдашних молодых лидеров МАПАЙ Шимон Перес, нынешний министр иностранных дел Израиля. Однажды, вспоминал Кишон о последнем, он без предварительного уведомления появился в моем доме вместе с Моше Даяном: «У нас есть предложение для тебя – стать главным редактором новой ежедневной газеты, которую возглавит Даян». Учтиво, но твердо писатель отклонил предложение, поскольку по-прежнему не хотел связывать себя ни с одной из политических партий. А однажды Кишону, находившемуся за границей, позвонила тогдашний премьер-министр Голда Меир и предложила стать главным советником министра информации Шимона Переса и генеральным директором Управления телевидения и радиовещания.

После десятилетий активной работы в израильской прессе, что заслуженно принесло ему неофициальный титул «лучшего газетного юмориста Израиля», Кишон в середине 80-х годов практически перестал писать для газет. Произведения писателя все более активно издавались за пределами Израиля, что часто требовало его присутствия там. Как утверждает израильский литературный критик М. Несвиский, «в любой день в десяти разных странах идет какая-нибудь пьеса Кишона». Вот почему в настоящее время сложилась ситуация, когда писатель большую часть времени живет вне Израиля, главным образом – в Швейцарии.

 

Анализирующие творчество Кишона литературоведы и специалисты по истории литературы сходятся во мнении, что израильский сатирик продолжает литературно-художественную и жанрово-стилевую линию, начатую еще в XIX веке известным венгерским сатириком и драматургом еврейского происхождения Ференцем Мольнаром. Любопытно, что сам Кишон отрицает какое-либо влияние Мольнара на свое становление как сатирика. Израильский прозаик говорит, что познакомился с произведениями Мольнара только в зрелом возрасте, когда уже давно и уверенно сформировался как писатель со своей творческой манерой. Своим заочным учителем в литературе Кишон признает другого автора – известного венгерского сатирика первой половины XX века Каринти Фригеса.

«…По профессии я сатирик, поэтому моя задача – обнаруживать болезни общества», – считает своей миссией в литературе Э. Кишон

Придерживаясь традиций центральноевропейской юмористики («мои вещи написаны в сатирической манере среднеевропейского кабаре»), писатель, остро подмечающий несуразности в политической, общественной, повседневной бытовой жизни Израиля и его жителей, критикует недостатки, высмеивает их. Однако делает он это без язвительности и издевки, а благодушно и доброжелательно. Даже сатирическое обличение окрашено в произведениях Э. Кишона нотками дружелюбного упрека. Он создает в своих произведениях типичные образы, наделенные характерными, как правило, утрированными и гиперболизированными чертами. «С самого начала занятий литературной работой, – вспоминает писатель, – я стремился избегать частностей, а концентрироваться на типичном, характерном и общем в поведении человека и существовании общества».

Трудности становления и развития еврейского государства (“В бедной стране”, «Партачия, любовь моя»), его борьба за существование (“Вот пуля пролетела…”), проблемы абсорбции вновь прибывающих иммигрантов (“Муки абсорбции”, “Великий и могучий”, “Русские идут!”), порой полярные взгляды представителей различных слоев общества и неодинаковая ментальность разных этнических групп («Все евреи – братья…»), порождающие разнонаправленность кипучей жизненной активности народа, девальвация идеалов первооткрывателей (“Практическое воспитание”) и в то же время до наивности глубокая вера в их осуществление – эти и многие другие контрасты и противоречия писатель обнажает в своих произведениях. Делает это Кишон с мягкой иронией, нейтрализуя эффект острого словца, часто входящего в поговорку, одним-другим ласкательным словом, раскрывающим любовь писателя к еврейскому народу и его исторической родине.

Вместе с тем, порой, стремясь рассмешить, юморист прибегает к утрированной гиперболизации и сбивается на карикатурный стиль, что неизбежно несколько снижает художественный уровень его произведений. С другой стороны, иногда, оставаясь традиционно мягким по форме изложения, Кишон по сути поднимаемой темы может быть очень резким и принципиальным. Правда, таких рассказов очень немного: «Национальный спорт» – о беспрецедентно малом в Израиле судебном наказании за изнасилования, «Случай на острове Терпения» – о откровенно циничном двойном подходе израильских властей и религиозных кругов к трудностям смешанных по национальности супружеских пар и их детей, «Приключение» и «Нет мальчика!» – об ограниченности, безинициативности и пассивности представителей административно-промышленного истеблишмента. Неожиданно жестко завершается и, казалось бы, благодушный рассказ «В этом же нет никакой логики», в котором автор беседует с любителем немецких фильмов.

И все же размышления Кишона об Израиле, территории которого «на картах мира не хватает даже на то, чтобы обозначить его название», о стране, где «родители учатся родному языку у своих детей», где «маленькая записка может свернуть горы, но горы, увы, рождают одни лишь речи» и т. п., писатель заключает утверждением: «Это единственная страна на свете, в которой я могу жить. Это моя страна». Может быть, при обилии в современном мире оценок и взглядов на Израиль, парадоксальную, но очень емкую и по-своему объективную картину страны дал именно Кишон:

«Вблизи – это куча песка, в которой, потея и ругаясь, демонстируя свои странные привычки и постоянно находясь на грани нервного срыва, барахтаются существа различного происхождения. Их упорно пытается подчинить своей воле бюрократическая машина, называющая себя правительством.

Издали – это шедевр XX века, государство, которое по численности населения не составляет и половины Лондона, Нью-Йорка или Токио, с народом, создавшим посреди пустыни образцовое демократическое общество; это цветущая страна, которая, несмотря на постоянную опасность войны и на неимоверные трудности, продолжает развиваться и сохранять жизнерадостность».

Попутно следует отметить, что многие неологизмы и каламбуры Кишона прочно вошли в повседневную речь израильтян. Языковой стиль сатирика настолько своеобразен и красочен, что для него даже появилось собственное определение – «кишонит», то есть иврит Кишона. Так, одним из самых популярных изобретений Кишона в иврите является глагол «лигмоз» – «прикончить, убить, лишить жизни». Построен он от фамилии известного израильского театрального критика 50-70-х годов д-ра Хайима Гамзу, который чрезвычайно сурово оценивал творчество сатирика. Последний с присущим ему чувством юмора своеобразно расквитался с обидчиком. С тех пор уже много лет этот глагол присутствует в большинстве словарей иврита, иногда – в ослабленном варианте: «подвергать убийственной критике». Помимо иврита и венгерского Кишон особенно в последние годы много и успешно пишет на немецком языке. Достаточно сказать, что он упоминается в Книге рекордов Гиннеса как пишущий по-немецки автор, книги которого постоянно пользуется наибольшим спросом. По словам самого автора, тираж его книг на немецком превысил 25 миллионов экземпляров. «Это моя месть немцам», – смеется писатель.

 

3

Чем же сегодня израильский сатирик может быть интересен читателям в России9? Аксиома, что талантливый автор понятен не только своему народу, он обязательно станет близок любой читающей аудитории – это непременное качество хорошей литературы, как, впрочем, живописи, музыки и любого другого вида искусства и интеллектуально-творческой деятельности, в том числе науки.

Рассказы Кишона, будучи, прежде всего, произведениями о людях, их страстях и слабостях, привычках и желаниях, зачастую удивительно актуальны и естественны в наших российских реалиях, как парадоксально это не звучало. Более того: социально-политические картины Израиля 50-х – 60-х годов, блестяще нарисованные автором в сборниках тех лет (“Тысяча и один козленок”, 1954 г., «Однажды вечерком», 1962 г.), порой узнаваемы и близки жителям нашей огромной страны, проходящей на рубеже веков и тысячелетий также своего рода период обновления и серьезных социально-духовных и экономических изменений, с известными допущениями подобный тому, что переживал маленький Израиль в первые десятилетия обретенной государственности.

Все творчество Кишона – это, перефразируя известное выражение, художественно-сатирическая энциклопедия повседневной израильской жизни. С самого начала 50-х годов прошлого века сатирик писал свою историю молодой страны, в сотнях маленьких литературных произведений, а также фильмах и пьесах охватывая насущные вопросы становления и развития всех сторон политико-государственной и социально-экономической жизни израильского общества. В этом плане чтение рассказов Кишона – одна из эффективных возможностей изучения и, соответственно, понимания Израиля и его граждан. В миниатюрах внимательного сатирика мы находим отражение почти всех сколько-нибудь заметных событий современной израильской истории. А написано очень много, потому что на протяжении двадцати лет Кишон писал по одному короткому рассказу в будний день и по одному длинному – каждую пятницу (чтобы он был опубликован в субботнем номере газеты).

Разумеется, нам небезразлична судьба более миллиона наших бывших сограждан, переехавших в Израиль, но которые еще одно-два поколения в той или иной форме обязательно будут продолжать оставаться в сфере всего, что присходит в России, будут жить российской культурой, литературой, говорить на русском языке. И о них – новых израильтянах, разумеется, не только из России – также много пишет Кишон. В своей творческой манере он описывает трудности их вживания в новую реальность, показывает глубину их корней в прежней жизни, и, вместе с тем, желание стать полноправными и полноценными гражданами нового государства.

Кишон удостоен большого числа израильских и зарубежных премий и призов, отметим только самые интересные: премия «Отличного экспортера Государства Израиля», которой министерство торговли и промышленности удостаивало писателя семь раз. «Кишон сегодня – это промышленность», – писал Х. Тополь, имея ввиду огромную работоспособность писателя. В 1978 г. юморист получил приз... Общества борьбы со смертельной серьезностью на карнавале в голландском городе Аахене. В 2000 г. израильский сатирик номинировался на Нобелевскую премию по литературе. Наконец, весной 2002 г. Кишону была присвоена Государственная премия Израиля. В своем решении о присуждении писателю этой самой уважаемой премии страны, судейское жюри назвало его «спасенным из огня Холокоста лучом света, который превратился в одного из величайших сатириков мира». В учебной программе по литературе для израильских школ одноактная пьеса Кишона «Кого волнует критика?» стоит рядом с рассказом А. П. Чехова «Медведь».

Интересно, что сам Кишон, его покойная супруга Сара, дети, которые выступают в рассказах под своими именами (правда, жена писателя не названа по имени ни разу. Автор именует ее только «маленькая женщина»), друзья и знакомые – герои, наверное, трети всех рассказов. Ведь они – рядовые израильтяне, с ними происходит все, что происходит со страной и народом, в них проявляются лучшие и «разные» черты израильтян. Рассказывая о себе, своей семье и друзьях, сатирик показывает нам Израиль и израильтян, весь народ, его радости и огорчения, трудности и достижения.

…Итак, хотите понять современный Израиль, израильтян, загадочную еврейскую душу – читайте Кишона. Ведь он пишет о партачианцах – простых людях, таких, как мы с вами, но только живущих в Партачии – маленькой и удивительной, насыщенной большими и маленькими проблемами и трудностями, открытой и все еще загадочной стране, остающейся в центре внимания всего мира вот уже более пятидесяти лет. Однако не ждите мнения в последней инстанции. Кишон, как скромный человек и честный писатель, периодически на всем протяжении своей долгой и успешной творческой жизни признается: «…читатели, для кого написаны мои рассказы (т. е. прежде всего израильтяне. – А. К.), до сих пор непонятны мне. Черт знает, кто в этом виноват. Может быть, автор, оторванный от масс, как сказал товарищ Ленин…»

То есть Кишон и сам всю жизнь пытается понять: что же такое homo israеlicus – «израильтянин обыкновенный». Это главный объект его исследования, длящегося уже более полувека. И исследование это не такое простое. Сам Кишон не раз жаловался на трудности общения с объектом своего творчества:

«…Сатирик становится жертвой, у которой все пытаются проверить чувство юмора, то есть все ему рассказывают анекдоты. (Может, это и есть его единственная связь с читателями?)

- Привет, – обращается ко мне незнакомый гражданин, – вчера слышал анекдот: три космонавта – русский, румын и израильянин летят на Луну. Знаете?

- Знаю.

- Ну, хорошо, тогда слушайте: русский видит внизу Землю…

Я прошу гражданина, в силу моего богатого прошлого, опустить часть о русском и румыне и перейти сразу к Янкеле, однако моя просьба игнорируется. Выслушав анекдот, я вынуждаю себя синтетически улыбнуться и, стыдливо опуская глаза произнести: «Отлично». Я слышал уже дюжину вариаций этого сюжета: три раввина, три генерала, три политика и так далее…

Помимо этого, каждую субботу звонит телефон и кто-нибудь требует: Расскажи что-нибудь смешное!»

Сатирик, как правило, уныл и замкнут, пишет Кишон, поэтому окружающие испытывают душевную потребность подбодрить его. Происходит это зачастую так: «Слушайте, в пятницу вы написали нечто совершенно исключительное, просто незабываемое, об этом… ну, о чем же там было? Ну, просто ваще…»

 

«Спасите! – в сердцах воскликнул Кишон еще лет 25 назад, устав от такого внимания. – Мой стоматолог сказал мне позавчера, что читает у меня только что-нибудь коротенькое, и я должен это понять. Мой сын-солдат читает и мои романы, но не понимает. Женщина с почты читает исключительно рассказы, в которых фигурируют мои дети, а если детей нет, она сразу прекращает читать. Мой восьмилетний сын Дани преданно читает все и всегда. Мои друзья-интеллектуалы давно уже не читают ничего моего. В пригородах предпочитают мои фильмы. Моя маленькая жена утверждает, что я недостаточно актуален. Моему дяде нравится только игра слов. Приходящая няня находит, что я мил. А я сам весь запутался.»

Читая откровения писателя о его отношениях с читателямиом, хочется ему посочувствовать, но не был бы он Кишоном, если бы не рассчитывался с читающей публикой по-своему – то есть не выставлял бы своих героев на всеобщее обозрение под увеличительным стеклом сатиры и юмора. Так что все они хороши и достойны друг друга – читатель и писатель, израильтяне, одним словом.

О’Генри однажды сказал: «Что такое человек? Это то же самое, что плотник. Плотник живет-живет и умирает. Также и человек…» Но вот как живет этот плотник, партачианец-израильтянин, Кишон, Шолтайс, Вайнреб, Циглер, Лустиг, Штайнер и другие, это нам и показывает талантливый литератор в своих рассказах. Однако и нас он хочет узнать: «Буду рад познакомиться с тобой, иностранный читатель» – так завершает Кишон свое обращение к читающей публике за пределами Израиля.

Он очень хочет, чтобы его рассказы дошли и до российского читателя, а сам он, объехавший полмира, наконец увидел так некогда пугавшую его Россию. «Дозвиданья в Москве, голубшник» – с явным удовольствием продемонстрировал мне Кишон свои познания в русском, прощаясь. По крайней мере, его рассказы уже достигли Москвы. С одим из нихя хочу познакомить читателей, надеясь доставить им радость встречи с известным писателем и хорошей литературой.

 

Эфраим Кишон

 

Партачия, любовь моя

 

На восточном побережье Средиземного моря, в районе кинотеатра «Мограби»10, расположена маленькая, но заметная республика – Верхняя Партачия. Климат в этой стране очень субтропический, особенно высоки там влажность и налоги, поэтому в этом месте образовался новый вид населения, отличающийся ярко выраженным галицийско-восточным образом мышления. Это и есть знаменитое племя партачианцев.

Среднего партачианца легко узнать по характерной особенности – в 15.30 он должен быть в Хайфе. Помимо этого, он опаздывает. То есть, не то чтобы опаздывает, он просто не приходит. Если где и можно его обнаружить, так это, как правило, в местах, обозначенных табличкой «Вход категорически воспрещен». Если маленький партачианец куда-нибудь входит, он сразу начинает все трогать, чтобы проверить – настоящее ли это. Увидит бутерброд – отхватит кусочек, увидит выключатель – включит. Любит копаться – в карманах, в ящиках стола, в носу.

Национальный признак поданного Верхней Партачии – бутылка под ногами. В любом месте мира, там где сидят – в концертном зале или кинотеатре, – если вы слышите громкий звук катящейся по полу пустой бутылки, сразу понятно – там сидит партачианец.

Еще одна национальная особенность – ключи. В кармане партачианца находится в среднем двадцать один ключ, из которых двенадцать – не известно от чего. Когда партачианец вечером возвращается домой, он каждый раз начинает вставлять в замок восемь разных ключей, пока не обнаружит нужный, но его это не беспокоит – он партачианец. Хотя решение-то очень простое – потерять всю связку.

Он вообще любит терять. В этом месяце один партачианский агент правительственной службы безопасности прибыл в Стамбул с секретными разведдокументами, а когда стал открывать саквояж с дипломатической почтой, то оказалось, что это косметичка его жены Зельмы, в девичестве Фридман. Так он заявил, этот партачианский агент, что ему так сказали – доставить косметику, да еще добавил: «А в чем дело-то?» Ну, получил порицание и выходное пособие. Сейчас он страховой агент.

Очень характерно для типичного партачианца враждебное отношение ко всяким инструкциям по использованию. Если на коробке написано «Этой стороной вверх!», он ставит ее этой стороной вниз. Если красными буквами написано «Осторожно: стекло!», он подбрасывает коробку вверх, затыкает уши пальцами и отбегает в сторону... Если написано «Хранить в сухом прохладном месте», он ставит коробку на электрический водонагреватель в ванной. Ничего не происходит, так как водонагреватель не работает. Партачианец пригласил слесаря еще два месяца назад, но тот не приходит (он ведь тоже партачианец). Тогда он заново покрасил бойлер.

Чистокровный партачианец любит, когда свежепокрашено. Если что-нибудь пачкается, он это красит. Если ржавеет – еще слой краски. При ремонте, когда нужна электросварка, он использует канцелярский клей, а вместо шурупов применяет клейкую ленту. Если уж завинчивает шурупы, то только один, максимум – два, и так будет держать!

Партачианец ест шумно, идет – топает, разговаривает – громко. Жалуется на шум. Если его радиоприемник начинает хрипеть, то спустя год он звонит в бюро ремонта. Мастер говорит: попробуйте приподнять одну сторону. Партачианец приподнимает, и хрип пропадает. Он подкладывает спичечный коробок под левый край приемника. Если хрип возобновляется – меняет коробок. Или пристукнет по аппарату – сбоку и сверху, так, несильно. И вообще, если что-нибудь ломается, партачианец стучит по этому. Особенно – по проигрывателю. Если диск не крутится, ждет день-другой и еще стукнет по корпусу, сбоку. Обычно начинает вращаться. Стерео...

По большим механизмам он бьет ногой. Вот уже лет двенадцать система отопления у него в доме начинает работать, только если хорошенько врезать ногой по термостату. Каждое утро партачианец спускается в подвал и пинает. Наконец, он сломал большой палец на ноге и уж тогда вызвал слесаря. Тот не приходит – уехал в Хайфу в 15.30. Вместо неисправного центрального отопления партачианец покупает шесть новых отопителей, работающих на солярке. Два из них действуют – произведено в Партачии.

Если кран у партачианца не капает, так это потому, что отключили воду. И электричество отключают изо дня в день. Турбины на электростанции установлены наоборот. Сейчас их красят. Йоске.

В товарах местного производства часто попадаются сопутствующие компоненты. В хлебе – гайка, в пакетах с молоком – помои, в пите – таракан, в банке консервов – часы.

Партачианцы – народ книги. Можно сразу определить, что книга принадлежит партачианцу – на полях отпечатки пальцев пролетария.

Настоящий партачианец верит в переселение душ у вещей. В футляре косметического набора он держит шурупы, ногти чистит – карандашом, пишет – горелыми спичками. Обычно он записывает номер телефона на той части сигаретной пачки, которую отрывает и выбрасывает – чтобы потерять.

Если партачианец нервничает, он начинает звонить по телефону, поскольку сигнал «занято» успокаивает его. А если не занято, то сразу кладет трубку, понимая, что ошибся номером. Если нервозность нарастает, он берет машканту11 и уезжает из страны.

Гордый партачианец любит свободу, свиные отбивные. Покупает в рассрочку, обычно – миксеры. Любит гигиену, чистоту: заворачивает творог только в свежую утреннюю газету. Партачианцы обладают развитым эстетическим чувством: опору электролинии ставят обязательно перед главным входом. Любят давать указания. Часто вскрывают асфальтовое полотно шоссе, чтобы осмотреть кабели, трубы – им любопытно.

В партачианском языке много устойчивых выражений. «Все будет хорошо», то есть – катастрофа. «Рядом!» – то есть недосягаемо. «Сразу» – два часа. «День-два» – год. «После праздников» – никогда. Если партачианец отказывает, он говорит «позвоните». «В чем дело?» – действительно «В чем дело?» То есть – чепуха.

В войнах он обычно побеждает. Партачианец едет в танке в направлении, противоположном нужному, – ну, слегка задремал. Но, если находит врага – разбивает наголову, возвращается, победитель. Едет на войну колонной грузовиков, все у него есть – пушка, снаряды, консервный нож – все, кроме баллонного ключа. Если по дороге прокалывает колесо, он застревает на полпути к фронту. Но, если не прокалывает, – побеждает.

Главное для него – национальная безопасность, ну, правда, после турнирного положения «Макаби» (Яффо) и празднования бар-мицвы Авигдора. Еще любит пикники. Сыр. Всякие бумаги. Если республика Партачия высадится на Луне, то там можно будет увидеть американский флаг, советскую эмблему в виде серпа и молота, полпачки маргарина, завернутую в спортивную газету, и 138 пустых бутылок из-под «Швепса».

Вообще-то хороший он парень, этот обычный партачианец. Загорал бы себе целый день на пляже, если бы жезлонг не сломался. Он закрепил ножку пластилином, но не держало. Нужно покрасить. А в остальном все в порядке. Так что вполне возможно жить по-партачиански, это только вопрос привычки.