Рахиль Шершнева, Ульяновск

 

 

Еврейская тема в творчестве А. П. Чехова

 

 

Однажды у меня возник спор с приятной женщиной из нашего общества «Шалом». Я сказала, что люблю Чехова как писателя и человека. «А я не могу! Ведь он антисемит» - «Какие доказательства?» - «А почему он так унижал Моисея Моисеевича в повести «Степь»? Почему не хотел, чтобы его сестра выходила замуж за Исаака Левитана, отговаривал ее? Почему в рассказе «Скрипка Ротшильда» часто повторяется - жид, жид?»

И я снова стала перечитывать Чехова и чем больше читала, тем глубже убеждалась, что он великий писатель и великий гуманист.

Ни один писатель 19 века не знал такого тяжкого детства и отрочества как А. П. Чехов. Его отец, сын крепостного, был мелким купцом, имел в Таганроге лавчонку колониальных товаров, в которой должны были торговать его сыновья-подростки, Антон, ученик 1-го класса по несколько часов проводил в холодной лавке, уроки некогда было готовить. При своих способностях получал двойки и дважды оставался на второй год. Позднее Чехов писал, что у него и у его братьев в детстве не было детства, а было страдание. Отец драл их, они были маленькими каторжниками.

А когда отец разорился и вынужден был уехать в Москву, скрываясь от долгов, Антон, ученик 6 класса, остался один доучиваться в гимназии. Жил на средства от продаваемых вещей, узнал, что такое издевательство и унижение. Два года – с 16 до 18 лет – Чехов прожил один в Таганроге. Учился хорошо, много работал над собой. Не только гимназия, литература, но и Таганрогский театр оказали на юношу большое влияние.

Чехов неустанно работал над собой, дрессировал себя. В одном из писем редактору Суворину он написал важное признание, без которого трудно понять Чехова: «Напишите рассказ о том, как молодой человек, сын лавочника, внук крепостного, рожденный в скопидомном мещанском быту, где кланялись каждой кокарде, воспитанные на чинопочитании, целовании поповских рук, много раз сеченый, лицемеривший только из сознания своего невежества, выдавливает из себя по капле раба, и однажды проснувшись, чувствует, что в его жилах уже течет не рабская кровь, а настоящая, человеческая».

В Чехове все стали замечать чувства собственного достоинства, интеллигентность стала свойством его натуры, он прошел трудный путь самовоспитания и никому не прощал грубости, лени, унижения, распущенности: ни себе, ни своим братьям, ни своим литературным героям.

Вспомним целую галерею ужасных типов в его рассказах: «Человек в футляре», «Унтер Пришибеев», «Хамелеон», «Чиновник Червяков» и другие. В многочисленных рассказах раннего периода, а это пять сборников, Чехов не касается еврейской темы.

Окончив успешно гимназию, он уезжает в Москву и поступает на медицинский факультет Московского Университета, продолжая литературную деятельность и поддерживая этим всю семью. И за все годы учебы в университете никто не знал, что скромный студент Антон Чехов является уже известным писателем – Антошем Чеханте.

В 1886 году появляется первая большая повесть «Степь». Эта повесть о том, как девятилетнего мальчика Егорушку везут учиться в губернский город. Он едет на бричке через степь, его сопровождают священник Христофор и купец Кузьмичев. Чехов описывает красоту русской природы, но особо отмечает, что купцы не видят  этой красоты. Купец Варламов владеет здесь тысячами десятин земли, сотнями стад овец, и никакого дела до красоты русской природы у него нет. И вот бричка подъезжает к еврейской корчме, ее хозяин- Моисей Моисеевич. Описание фигуры и манеры хозяина тяжело читать человеку нашей национальности; улыбочки, заискивающие слова, телодвижения- все выражало рабскую психологию и приниженность.

На поверхностный взгляд может показаться, что Чехов один из ясных, понятных писателей и читать его легко, но каждое произведение вызывало разноголосицу. Читать Чехова нетрудно, но понять глубину содержания, подтекст, второй план не всякому читателю удавалось.

Что самое отвратительное в Моисее Моисеевиче – это его рабское, заискивающее поведение, лишенное малейшего человеческого достоинства. Но можно ли считать такое описание антисемитизмом Чехова? Ведь здесь же, в корчме, мы видим ужимки отца Христофора, какие глупости он рассказывает, как его лечат сжатым воздухом, как он судорожно хохочет. И здесь же, в противовес Моисею Моисеевичу, автор показывает его брата Соломона. Хотя внешне он неказистый, но дух у него гордый, он понимает всех этих дельцов, презирает лакейство своего брата, смотрит на всех с насмешкой, как они дрожат над своим богатством. А когда отец Христофор безобразно хохочет, он пугливо посматривает только на Соломона. Вот Христофор спрашивает: «Ну что, Соломон премудрый, как дела?» – « Я делаю, то же, что и все Вы. Видите, я - лакей. Я лакей у брата, брат - лакей у приезжающих. Приезжающие-лакеи у Варламова. А если бы я имел миллионы, то Варламов был бы у меня лакеем». Вмешался Кузнецов: «Как же ты, дурак, сравниваешь себя с Варламовым?» – «Варламов хоть и русский, а в душе он жид пархатый, вся жизнь у него в деньгах и наживе, а я все деньги спалил в печке».

Моисей Моисеевич вбежал, возмутился братом, выгнал его и рассказал: «Когда папаша помирал, оставил нам по шесть тысяч. Я купил постоялый двор, женился, имею шестерых деточек, а он свои деньги спалил в печке. Пусть не думают, что евреи дрожат над каждой копейкой».

Пусть читатели судят, насколько глубоко в этом Соломоне сидит боль за униженность брата и своего народа и как болит в нем чувство человеческого достоинства. Можно ли считать описание Моисея Моисеевича проявлением антисемитизма автора, если он противопоставил ему гордый образ его брата Соломона?

 

Летом, под Москвой в селе Бабкино собирались братья Чеховы, и сюда же приезжал Левитан. Здесь началась долгая дружба с художником. Чехов всегда восхищался талантом Левитана, но знал и его слабости: у Левитана давно была связь с замужней женщиной, она была старше его на десять лет.

Однажды в Бабкино Левитан упал на колени перед Марией, сестрой Антона Павловича и, страстно объясняясь в любви, просил стать его женой. Она растерялась и побежала к Антону. Чехов сказал: «Ты можешь выходить замуж, но имей в виду, у него связь с женщиной». Естественно, брак не состоялся, но считать, что Чехов отговаривал сестру, потому что Исаак Левитан – еврей, нет никаких оснований. Дружба их продолжалась долгие годы и до последних дней в доме Чехова над камином висела картина Левитана «Летний день»

80-е годы 19 века – это тяжелые годы тяжелого безвременья, когда «Победоносцев над Россией простер совиные крыла», когда после разгрома и казни народовольцев для русской интеллигенции настало тяжелое время. Писатель Гаршин покончил с собой, он писал в дневнике: «Цели нет, смысла нет, возможности счастья тоже нет. Тоска, тоска». В эти же годы появляется пьеса Чехова «Иванов», образ очень типичный для этих лет. Иванов говорит: «Как только спрячется солнце, душу мою начинает давить тоска». В эти годы перед Чеховым была панорама унылых людей в жизни и литературе.

Николай Алексеевич Иванов, дворянин, умный, честный человек с университетским образованием в молодости хватался за многие дела, женился по горячей взаимной любви на еврейской девушке Саре, которая, оставив отца и мать, выкрестившись и получив имя Анны Петровны, стала женой Иванова.

Прошло несколько лет, но 80-е годы выдвигали тяжелые вопросы: куча долгов, отсутствие интересного дела, больная жена. Он начинает тосковать и от скуки часто уходит из дому, оставляя Сару  с домашним врачом. Дошли слухи, что Иванов где-то встречается с девушкой Сашей, но Сара ведет себя достойно и не затрагивает этой темы.

Однажды эта Саша бесцеремонно, без приглашения посетила Иванова на дому. Сара была потрясена, но держала себя сдержанно и дала им возможность поговорить. Когда же Сара осталась наедине с мужем, произошла тяжелая сцена, решившая ее участь. Она стала упрекать мужа, что он женился на ней не любя, ожидая большого приданого, а когда увидел, что отец не простил, стал встречаться с Сашей, надеясь, что за нее дадут богатое приданое. Иванов возмущен и кричит: «Замолчи, жидовка!». Но она продолжает говорить, что  оставила отца и мать, отказалась от веры и, хотя во многом Сара права, Иванов не сдерживается и выкрикивает секрет, который узнал от врача: «Так знай, что ты скоро умрешь!» Сара сникла.

Иванов в возбужденном состоянии встречается с врачом и говорит ему: «Женитесь обыкновенно, на обычной простой женщине. Не женитесь ни на еврейках, ни на психопатках, ни на «синих чулках». (Вот эти слова Иванова часто используются антисемитски настроенными читателями, искажая текст, мол, Чехов писал, не женитесь на еврейках – психопатках)

Сара умерла и через положенное время была назначена свадьба с Сашей, но Иванов ушел и покончил с собой. Кое-кто из недобрых людей использует резкие слова Иванова, как антисемитизм автора, но следует видеть глубже: образ Сары в пьесе прекрасен, зритель глубоко сочувствует именно ей.

 

Скрипка Ротшильда.

 

В маленьком городке живет Яков Матвеевич по кличке Бронза. Он - гробовщик, доходов мало, но он играет на скрипке и подрабатывает на свадьбах. Обычно там играет еврейский оркестр, иногда приглашают Бронзу. На флейте играет молодой рыжий жид по фамилии Ротшильд, и этот Бронза стал проникаться неприязнью к жидам, особенно к рыжему, бранился грубыми словами. Ротшильд ему сказал: «Если бы я не уважал Вас за талант, Вы бы у меня давно вылетели в окошко» и заплакал. Однажды юный Ротшильд что-то спросил у Бронзы, он ответил: «Не приставай, что ты лезешь ко мне, чеснок». Жид рассердился: «Ну, Вы, пожалуйста, потише, а то через забор полетите»

И вот у Бронзы умирает жена Марфа, и такое у нее было выражение лица, будто она рада, что уходит от Якова, от его грубостей. Теперь Яков тоскует, он вспомнил, что никогда при жизни не приласкал ее, не подарил платочка, а только кричал, бранился и не велел ей пить чая из-за расхода, и она пила горячую воду. Теперь Яков думал, для какой надобности давеча напугал жида, зачем люди вообще мешают жить друг другу. Ночью ему мерещилось то лицо Марфы, то жалкое лицо Ротшильда. Раз пять вставал ночью, играл на скрипке, утром заболел, чувствуя, что пришло время умирать. И не жалко было умирать, а жалко было скрипку, скрипку в могилу не возьмешь. Он вышел из избы, сел у порога, заиграл жалобно и трогательно. В это время у калитки оказался Ротшильд, но побоялся подходить. «Подойди, ничего» - ласково сказал Яков. Ротшильд пришел пригласить Якова на свадьбу, играть в оркестре. «Не могу, захворал» - и опять заиграл. Ротшильд слушал, лицо его выражало мучительный восторг, и слезы потекли по щекам.

На другой день батюшка исповедал Якова и спросил, не помнит ли он какого либо греха за собой. Он молчал, но вспомнил несчастное лицо Марфы, отчаянный крик Ротшильда, потом сказал батюшке: «Скрипку отдайте Ротшильду». Теперь Ротшильд оставил флейту и играет на скрипке и когда он старается играть то, что играл Яков, сидя на пороге, у него выходили такие скорбные звуки, что люди плачут. И эта новая песня так понравилась в городе, что все приглашают к себе Ротшильда и заставляют играть по много раз.

Можно ли считать этот рассказ антисемитским??

 

«Тина»

В этом рассказе показано распутная жизнь молодой еврейки Сусанны Моисеевны. Описывается ее бесхозяйственность, любовные похождения, денежные «штучки», многословие, но внешне она привлекательна.

Еврейскому читателю тяжело воспринимать этот рассказ, вызывающий мнение об антисемитизме автора.

Однако такое суждение поверхностное. Чехов не прощал своим героям ни грубости, ни унижения, ни распутства, независимо от их национальности.

Кто же более грешен в «Тине» – веселая Сусанна, одинокая, незамужняя, или молодой русский поручик, застрявший перед женитьбой у другой женщины? Или его кузен, имеющий жену и детей, тоже втянувшийся в эту тину.

Хочется особенно подчеркнуть, что враждебности к евреям в этом рассказе нет. Разве в повести «Попрыгунья» не показал Чехов резко отрицательный образ русской Ольги Ивановны, которая, оставив дома больного мужа, уехала путешествовать с любовником?

Показывая отрицательный образ Сусанны, автор не лишает ее притягательной женской силы. И не прощением ли блудницы, (как подтекст строка из песни, которая доносится из зала: «Не называй ее небесной и у земли не отнимай») заканчивается рассказ?

 

Наконец позиция Чехова во время знаменитого дела Дрейфуса. Французский офицер, еврей Дрейфус обвинялся в том, что он передавал Германии секретные военные документы. В 1894 году его осудили на пожизненное тюремное заключение. Но стало известно, что он был осужден на основании ложного документа, сфабрикованного подлинным изменником майором Эстергази при помощи генштаба. Когда была подана апелляция, военное министерство отказалось от пересмотра приговора, разжигая шовинистически, антисемитски настроенную часть общества.

Писатель Эмиль Золя написал знаменитое письмо французскому президенту «Я обвиняю», в котором не только брал под защиту Дрейфуса, но и разоблачал махинации военных властей. Состоялся уже новый суд – над Эмилем Золя. Его приговорили к одному году тюремного заключения и штрафу. Золя скрылся за границу. Процесс имел огромный резонанс во всем мире, резко разделив общественное мнение на два лагеря.

А. П. Чехов после первого знакомства с материалами примкнул к прогрессивной части. Он пишет: «Я целый день читаю газеты, читаю дело Дрейфуса. По-моему, Дрейфус не виноват, Золя – благородная душа».

Чехов возмущался, что газета «Новое время» и редактор Суворин, с которым Чехов дружил многие годы, поддерживает антисемитскую травлю, и он написал редактору: «Ваша газета в деле Дрейфуса и Золя ведет себя просто гнусно». Отношения с Сувориным были прерваны. Дело длилось долго и закончилось полным оправданием Дрейфуса через 10 лет.

К Чехову очень хорошо относился МХАТ, приглашали даже на репетиции. В 1898 году он увидел Ольгу Леонардовну Книппер на репетиции «Чайка». Чехов восхищен ее голосом, благородством, душевностью. Скоро она стала его женой.

(Если Иванов в пьесе Чехова поучал молодого врача: «Женитесь на простой обычной русской женщине», то сам Чехов женился не на простой, не на обычной и не на русской женщине и был с ней счастлив).

Последние годы жизни Чехова проходили в Ялте. Жена находилась в Москве, часто приезжая к мужу и между ними установилась горячая переписка. Недалеко от дачи Чехова был книжно-табачный магазинчик «Русская избушка». Ее хозяином был Исаак Абрамович Сенани. Здесь была знаменитая скамейка, где собирались певцы, писатели, музыканты. Сенани очень гордился этим, особенно он привязался к Чехову, проявляя трогательную заботу обо всех хозяйственных делах, оказал ему помощь во время строительства дачи, а в последние годы в Ялте, когда Чехов уже был безнадежно болен, домашним врачом его был Исаак Наумович Альтшулер. Этот врач оставил интересные доброжелательные воспоминания о Чехове: «Его несчастье было счастьем, выпавшем на его долю в конце жизни: женитьба и художественный театр. Чехов не отвернулся от своего последнего счастья и не ошибся в отношении Ольги Леонардовны».

Ушел Чехов в расцвете творческих сил в 1904 году в 44 года, выпив перед смертью стакан шампанского.

Лев Толстой утверждал: «Чехов – это Пушкин в прозе». А известный английский писатель Бернанд Шоу писал: «В плеяде великих европейских драматургов Чехов сияет как звезда первой величины, даже рядом с Толстым и Тургеневым».