Татьяна Лызлова

(Смоленск)

 

Местечковая проблема на Смоленщине

в конце ХIХ – первой трети ХХ века

 

Смоленщина всегда была приграничной территорий, щитом российского государства. Здесь на протяжении нескольких столетий проживали представители различных народов. Наиболее точно это подметил писатель Б. Васильев в своей книге «Век необыкновенный»: «Географически город Смоленск – в глубокой древности столица могущественного племени славян-кривичей – расположен на Днепре. То есть на вечной границе между Русью и Литвой, между Московским Великим княжеством и Речью Посполитой, между Востоком и Западом, между Севером и Югом, между Правом и Бесправием, наконец, потому что именно здесь пролегала когда-то пресловутая «черта оседлости», о существовании которой вряд ли помнят наши внуки. История раскачивала народы и государства, и людские волны, накатываясь на вечно пограничный Смоленск, разбивались о его стены и стойкость его защитников, а брызги оседали в виде польских кварталов, латышских улиц, татарских пригородов, немецких концов и еврейских слободок. И все это разноязыкое, разнобожье и разноукладное население лепилось подле крепости, возведенной Федором Конем еще при царе Борисе, и объединилось в единой для всех формуле ЖИТЕЛЬ ГОРОДА СМОЛЕНСКА».[1]

Еврейская диаспора всегда была самой многочисленной на Смоленщине. По переписи 1897 г. численность еврейского населения в Смоленской губернии составила 11.185 человек. Евреи селились компактными группами. Основными районами поселения были Смоленский и Рославльский уезды. По данным переписи 1897 г. основная их масса осела в торговых городах (7.330 человек), сельские же евреи предпочитали селиться общинами в небольших местечках (3.855 человек).[2]

В России никогда не существовало классического гетто в форме закрытого пространства, населенного только евреями. Но практически, в каждом городе, где имелось еврейское население, были традиционные еврейские районы. Например, в самом Смоленске евреи расселялись в зависимости от рода занятий. Евреи-ремесленники проживали в самых бедных и грязных районах города (Ямской, Петропавловской, Рачевской и Свирской слободах), приказчики и служащие снимали квартиры в Солдатской слободе, рядом с центром города. Представители свободных профессий (врачи, дантисты, адвокаты) и богатые купцы жили еще ближе к центру Смоленска. А в приграничном со Смоленской губернией Велиже со второй половины ХVIII в. при въезде на Витебский большак была расположена еврейская площадь с кагалом, домами, лавкой и школой. В местечке Микулино целые улицы, например, Барковская, были заселены только евреями.

Большая часть евреев в черте оседлости проживала в местечках. Местечки (по-еврейски «штетлах») представляли собой поселения полугородского типа, что-то среднее между городом и селом. Понятие «местечко» означало не только административную единицу, но подразумевало и своеобразный быт, религиозную обособленность и культурную автономию еврейской общины.

Жизнь евреев в местечках ограничивалась домом, синагогой и базаром.

Дом-семья являлась основной единицей еврейской общины. Собственность отдельной семьи становилась собственностью всех. С нее же взимался коробочный сбор, составлявший основную часть общинного бюджета.

Центральную роль в жизни местечка играла синагога, которая была не только домом для молитвы, изучения иудаизма, но и местом собрания. О положении человека в общине можно было судить по тому, какое место он занимал в синагоге. Вдоль восточной стены сидели наиболее уважаемые состоятельные люди, у западной – нищие.

Основную часть местечкового еврейства составляли ремесленники и торговцы, поэтому рыночная площадь для них означала, прежде всего, место заработка. Здесь же постоянно происходили встречи евреев с христианами. Нередко именно с рыночной площади начинались конфликты, и даже погромы.

Местечковый уклад жизни определили и своеобразный менталитет российского еврейства.

Еврейство на протяжении тысячелетий сохранялось лишь как духовно-религиозная общность лишенная своей территории и национальной государственности. Поэтому для еврейского народа вообще, и для российских евреев в частности, всегда была характерна культурная отчужденность, религиозная замкнутость, экономическое своеобразие.

Одним из главных компонентов еврейского национального самосознания была религия. Она служила связывающим началом для народа, не имеющего своей территории. Религиозное сознание проникало во все сферы жизни евреев: быт, взаимоотношения внутри общины, воспитание и образование. Неслучайно в российском законодательстве определение «еврей» ассоциировался с человеком иудейского исповедания. Как уже отмечалось, все правовые ограничения в отношении евреев касались только представителей иудейского вероисповедания. Переход если не в православие, то хотя бы в одну из христианских вер, автоматически ликвидировал все преграды. Почему тогда подобный переход был так редок? Дело в том, что вековое преследование научило иудаизм определенным методам борьбы с отступничеством. Каждый еврей воспитывался в убеждении, что «отказавшись от веры отцов», он не только потеряет собственную душу, но и нанесет непоправимый вред семье и общине, которую он покинет. Он и его потомки будут прокляты и всякая связь между ними, его семьей, друзьями и общиной будут прерваны навсегда. Поэтому, несмотря на внутреннюю напряженность в общинах, религиозные противоречия, политику ассимиляции со стороны царизма, переход в другую веру был немыслим даже для представителей еврейской интеллигенции, которые вполне прониклись русской культурой, и видели необходимость в преобразовании еврейского быта.

Еще одной характерной чертой еврейства являлась сплоченность, взаимовыручка. Во многом, наличием этих качеств можно объяснить то положение, которое евреи занимали в экономике страны. Вот, что писал об этом русский философ В.В. Розанов: «Сила его (речь идет об экономической силе евреев. – Т.Л.) всегда больше силы окружающего населения, хотя бы евреев была горсточка, или даже всего 5-6 семей, ибо эти пять-шесть семей имеют родственные, общественные, торговые, деловые связи с Бердичевым и Варшавой, да и с Венгрией, с Австрией, в сущности, со всем светом… Какая же с ним конкуренция, когда в каждой точке они – «все», а всякий русский, хохол, валах – «один».[3]

Несмотря на социальную и религиозную обособленность, евреи постоянно вступали в контакты с русскими, украинцами, поляками и другими народами, среди которых они жили. Это взаимодействие основывалось на производственных и бытовых контактах, включая обширные культурные и бытовые обмены. Независимо оттого, что раввины и кагалы всячески стремились закрыть еврейскую среду от доступа чужих идей, неизбежно происходило взаимопроникновение культур.

С одной стороны, во многом этому способствовала политика царского правительства по ассимиляции евреев. Во второй половине ХIХ в. завершилась ликвидация кагалов (общинные еврейские советы), которые на протяжении столетий управляли делами общины. Был нанесен ощутимый удар по старому религиозному воспитанию и образованию. С 60-х гг. ХIХ в. в кругах еврейской молодежи усиливалось стремление к обучению в русских учебных заведениях.

С другой стороны, в конце 60-х гг. ХIХ в. появляются первые представители еврейской интеллигенции. Это были воспитанники русских гимназий и университетов, обладатели дипломов лучших высших учебных заведений Европы. Их деятельность была направлена на подъем общественного и духовного уровня еврейской нации. Благодаря их усилиям среди еврейского населения распространяется светское образование, появляется еврейская литература и периодические издания на русском языке и т.д.

К началу ХХ в. постепенно изменился не только образ жизни, духовный склад, но и внешний облик российских евреев. До начала ХIХ в. мужчины-евреи носили длинные до пят кафтаны-лапсердаки. По приказу императора Николая I длинные фалды кафтанов были отрезаны. Но основная отличительная черта еврея – длинные локоны (пейсы) остались неизменными до 1917 г. Их носило подавляющее большинство евреев черты оседлости, кроме незначительной части, отошедшей от старых обычаев.

Но надо заметить, что, несмотря на окончание русских учебных заведений, на запрет традиционной одежды, на то, что евреи покинули замкнутый круг кагала и даже иногда переменили религию они оставались, прежде всего, евреями.

События 1917 г. прекратили дискриминацию евреев: им стали доступны все части страны, любое образование и профессии.

Одной из главных проблем, возникших в ходе революции, была местечковая проблема. События 1917 г. коренным образом изменили старый уклад жизни евреев. В начале ХХ в. местечки, где проживало около 90% российских евреев, теряют былое экономическое значение. До революции они играли роль торгового посредника между городом и селом, а крестьяне были главными потребителями местечковых кустарей. При этом крупная промышленность, как правило, здесь отсутствовала.

В социальном плане еврейское население Смоленщины, впрочем как и во всей стране, было разделено на группы в соответствии с классовой теорией и по данным за 1928 г. состояло из: кустарей – 11.325 (31,6 %); торговцев – 6.500 (18 %); служащих – 6.000 (17 %); рабочих – 3.300 (9,5 %); землевладельцев – 2.800 (8,5 %); без определенных занятий – 3.200 (9,5 %); духовного звания – 0,02 %; прочих – 2.200 (6 %).[4]

К концу 20-х годов ХХ в. основную массу населения местечек составляла беднота из мелких торговцев и безработных кустарей. Часто в документах, характеризующих состав еврейского населения во второй половине 1920-х годов, встречаются такие названия, как «нэпман», «деклассированный элемент», «лишенец».

В актах комиссии по обследованию местечкового еврейского населения отражено громадное количество жалоб и заявлений жителей Хиславичей, Захарино, Любавич, Монастырщины, Татарска, Дудино и др. Картина довольно показательна и весьма тягостная.

В качестве иллюстрации можно привести описание местечка Любавичи в начале 20-х годов ХХ в. До революции местечко было не только центром по заготовке льна, но и центром хасидизма. За годы первой мировой и гражданской войн экономика Любавич пришла в упадок. Производство и продажа льна прекратилась. «Дворец рэбе и хасидское гнездо разрушено. Большинство населения лишилось прежних источников существования. Началось обнищание населения. Положение усугубилось часто происходившими пожарами (1918, 1921, 1923). В 1921 г. пожаром было уничтожено свыше 300 домов», - сообщает американский историк М. Фэйнсод.[5]

Особенно много жалоб было связано с тяжестью налогового бремени: «Хиславичи… На местечко было наложено нечто вроде контрибуции в 1500 рублей. Граждане вызваны среди ночи в синагогу и им было заявлено: «Гони монету». Более состоятельные должны были купить флаг за 20 рублей, а менее зажиточные уплатить по 50-25 копеек… Штрафы за неосвещение улиц и антисанитарное состояние накладываются исключительно на евреев… Татарск. Жалобы на тяжесть налогов весьма часты. Особенно тяжел налог на строение и коров. Форма взимания его исключительно резкая. Применялись массовые аресты, содержание в холодном амбаре. Имеется факт связывания старика (не уплатил налог), не желающего отдавать последнюю мебель, отобрания самовара, носильного платья. Жестокость приемов обусловлена необходимостью, во что бы то ни стало собрать налог, без которого обеспечение зарплатой работников волостного аппарата невозможна… Любавичи… Вопрос о налогах стоял очень остро. Они не только не давали развернуться кустарному производству, но и подорвали его. Население роптало. При налогообложении не учитывалась экономическая мощь. Методы взыскания не только негодные, но и вредные… У часовщика Голубкина пытались забрать перину из-под больной подагрой жены. Забраны чужие часы, оставленные в починку. У заготовщика пытались отобрать орудия производства. Его беременная жена не давала, тогда ее схватили и толкали. Кузницу артели «Молот» запечатали, так как один ее член имел недоимку. У сапожника Рахлина взята в счет уплаты недоимки пара чужих недошитых сапог. У портного Родкина забрали корову за неуплату налогов. Среди еврейского населения был сбор в пользу Родкина. Финагент Никитенко заставлял беспатентного портного кустаря обшивать его даром. Он же обещал сапожнику Митрикину снизить налоги за пошив двух пар обуви».[6]

Много проблем возникало по поводу разрешения земельного вопроса между местным и еврейским населением. Например, на собрании хиславических земледельцев уездный агроном заявил, что единственный выход проведения правильного землеустройства отнять у евреев землю, мотивируя это весьма вескими аргументами: во-первых, евреи могут обойтись без земледелия, во-вторых, они обрабатывают землю на грабительских началах, в-третьих, в ближайшее время приедет из уезда комиссия, которая все равно отнимет у евреев землю». Или другой пример. В Любавичах «наблюдается постоянная тяжба евреев с русским населением за землю. Сельхозколлективу «Пахарь», состоящему из 43 семейств (260 душ) приходилось силой отстаивать землю, которую захватывали русские крестьяне. Уездное земельное управление под напором крестьян передавало землю последним, причем, абсолютно не учитывая значение земледелия для еврейского населения, данного местечка. В настоящее время (1925 г. – Т.Л.) из 400 десятин, которыми владели евреи в 1918 году, за еврейской артелью оставалось всего 160 десятин, что создавало малоземелье. В результате коллектив распался».[7]

Во многих местечках в 1920-е годы отсутствовала элементарная инфраструктура. Так, в Хиславичах с числом жителей более 3.000 человек, из которых 60 % составляли евреи, отсутствовала общественная баня, улицы не освещались, и отмечалось антисанитарное состояние последних. В Любавичах в начале 1920-х годов сгорело здание еврейской школы, где обучалось 120 учащихся. «С тех пор она ютится в помещении сторожа. Убожество поразительное. Был клуб для еврейского населения им. Воровского, но по инициативе волкома его закрыли».[8]

О местечковой жизни в 1930-е годы можно судить по отчетам инструктора Западного исполкома за 1932 г., который проводил обследование в 6 пунктах Хиславического района: «… Столовая для кустарей Хиславичей функционирует. Облпромсоюз столовую продуктами не снабжает, она ведет самозаготовки. Качество питания – ниже среднего… К строительству [бани] еще не приступили, но райком обеспечил строительство кирпичом, известью, рабочей силой… Амбулатория для кустарей имеется, но врача нет. Амбулаторных больных принимает местный фельдшер. В приемной раздевались мужчины и женщины, тут же их осматривали, в то время, когда условия позволяли это устранить. Со стороны женщин-кустарок – недовольство… Кадры для культучреждений имеются. Работа по проведению обслуживания артелей на еврейском языке не проведена».[9] Как видим, почти за десять лет положение в местечках не слишком изменилось.

Такова панорама местечковой жизни 20-30-х годов ХХ в. Надо отметить, что евреи оказались почти единственной группой населения, выигравшей в социальном плане от революции. В 1920-30-е годы евреи занимали видное место среди технической и гуманитарной интеллигенции, в системе образования, управления, среди служащих. Часть евреев освоили новые для себя сферы – промышленность и сельское хозяйство. Однако за позиции, завоеванные в советском обществе, евреи вольно и невольно заплатили массовой утратой национальных черт, этнической однородности семьи, родного языка, религии и культуры, местечкового уклада жизни, который складывался на протяжении нескольких столетий.

 

 

 

Татьяна Лызлова