Николай Бабилунга (Тирасполь)

 

Правый экстремизм и маргинальные слои общества:

прошлое и настоящее

(Памяти жертв кишиневского погрома 1903 года)

 

 

В наши дни мы можем в очередной раз наблюдать новый виток политического кризиса в Молдове, углубляющегося общественного неустройства этой республики. Немаловажную роль в обострении кризиса играет прогрессирующий рост радикального правого экстремизма, который, будучи в определенной степени порождением сложившейся системы и реакцией на нее, парадоксальным образом служит ее сохранению и даже укреплению, порождая хаос и дестабилизируя обстановку в той степени, которая провоцирует активизацию репрессивного аппарата и упрочение имеющихся структур власти.

Среди причин катастрофического роста напряженности, обусловленного распространением экстремизма, не последнее место принадлежит определенным пластам социальной психологии, которые, к сожалению, сравнительно редко изучаются аналитиками, - историками,  социологами, политологами. А между, тем и в нашем прошлом, и в нашем настоящем (к сожалению, вероятно, и в будущем)  мы часто убеждаемся в той поистине дьявольской силе, которую высвобождает конфликт между идеалами и интересами в сознании определенных социальных групп, называемых маргинальными. Механизм генезиса данного конфликта недостаточно ясен и мало изучен. Психологический и социальный парадокс заключается в том, что вождям правых сил - будь то контрреволюционные формирования черносотенцев в начале ХХ в., или фронтистские организации конца века, антинародные по сути своей - удавалось привлекать для решения своих задач довольно внушительные количественно массы людей, интересы которых объективно расходились с названными задачами непримиримым образом. И вряд ли успехи предводителей правоэкстремистских организаций объясняются лишь элементарной демагогией, ложью или личными "талантами" вождей толпы, поскольку эти субъекты, как правило, если и нормальны психически, то в интеллектуальном отношении обычно имеют весьма посредственные способности или гораздо ниже средних, а в нравственной области - не выше уровня питекантропа. В чем же тогда дело? В данном сообщении мы попытаемся ответить на данный вопрос, опираясь на факты столетней, десятилетней давности, факты нашей злободневной действительности.

В период,  предшествовавший 1905 году и непосредственно в процессе Первой русской революции организаторы местных погромных обществ -КРУП, Бессарабская патриотическая лига и проч. - для расширения социальной базы этих формирований вынуждены были апеллировать не только к предрассудкам масс, к их низменным инстинктам и темноте, но и к более глубоким их устремлениям. В первую очередь, - безотчетной мстительности за мрак своего беспросветного быта, неосознанному и  подавляемому в себе бунтарству, иррациональной ненависти к виновникам своих страданий, виновникам таинственным и всесильным. Этот полуцивилизованный бунт мещанства носил болезненно невротический характер и основывался на психопатологических комплексах личностей, подобных Смердякову. Но психоанализ З.Фрейда вряд ли подойдет для описания политических движений многотысячных масс и деятельности их организаций, для описания конкретных социально-психологических моделей правого экстремизма в Бессарабии или Молдове.

Почему "маленький человек" в тогдашней (как, собственно, и в сегодняшней) социально-политической ситуации часто предпочитал не революционное, а контрреволюционное действие? Почему примыкал к тем силам, которые, вне всякого сомнения, не могли, да и не собирались хоть в какой-нибудь степени реформировать систему во имя удовлетворения насущных интересов трудового люда? Да просто потому, что идеалы этого человека были прямо противоположны его интересам, причем, противоположны объективно, в действительной практике, а не субъективно, в его сознании. Безусловно легитимные идеалы "маленького человека", его искренняя преданность вере истинной, народу православному и царю самодержавному, эти идеалы самым причудливым образом преломляли или даже извращали его социально-классовые интересы, интересы насущные, можно сказать - кровные. Поэтому главным виновником всех бед и тягот тяжелой действительности ему представлялась не прогнившая самодержавная система, не экономический строй государства, основанный на сверхприбылях капиталистической и феодальной  полукрепостнической эксплуатации большинства  населения страны, а наоборот, - внутренние или внешние враги системы, подчас мифические, а подчас и реальные.

Все беды - ясное дело! - исходили от врагов святой Руси и царя-батюшки. Кто они, известно, - интеллигенция, пытающаяся ограничить самодержавие какой-то непонятной конституцией, рабочие, подкупленные японцами да англичанами, конечно же - инородцы, т.е. евреи, поляки, армяне  и всякие там басурмане, а нередко и чиновники, министры, земцы, скрывающие от царя горе народное. Цель всех врагов - свергнуть царя православного и поставить царя иудейского, расчленить Россию на мелкие кусочки, чтобы продавать их частями западным банкирам-сионистам и вместе обирать бедных христиан.

Такой образ врага в гуще правоэкстремистских сил начала ХХ в. порождался умопомрачительной мешаниной социально-классовых интересов и уровнем сознания и интеллекта, духовных идеалов, нравственного развития и морального состояния их носителей. Неестественные комбинации того и другого, основанные на мифологизированном мировосприятии элементов "народной темноты", позволяли лидерам черносотенства создавать массовые контрреволюционные организации, в которых самыми многочисленными элементами являлись не землевладельцы, промышленники и банкиры, интересы которых эти организации защищали, не помещики, бюрократия, и даже не ростовщики, лабазники и мироеды, а элемент действительно демократический: городские низы, мещанство, мелкие ремесленники, подмастерья, крестьяне, отчасти - даже  рабочие. Иными словами, массовую основу праворадикального лагеря составлял тот общественный элемент, с которым никак не связывается обычно крайняя реакционность, а тем более контрреволюционный экстремизм.

В данном случае мы не ставим задачи углубления в процессы формирования правоэкстремистской идеологии, которая была взята на вооружение черносотенцами и навязана определенному социально-психологическому типу как "народному" защитнику престола и отечества. Отметим лишь, что российский консерватизм с 80-х гг. ХIХ в. стал принимать все более агрессивные формы, не избегая даже призывов к определенным репрессивным действиям. И, что характерно, эта тенденция сопровождалась интенсивным ростом явной "левизны" в правоэкстремистской идеологии: активная, подчас просто злобная критика капиталистических порядков Западной Европы, критика всех "язв" капитализма, а вместе с ними и всего того, что в общественном сознании ассоциировалось с "Западом" - свободы печати, свободы слова и других буржуазных свобод, парламента, конституционного устройства и проч. При этом критика продажности буржуазных газет (а эту продажность ассоциировали со свободой печати), критика проституции, культа доллара, культа чистогана должна была в общественном сознании как бы противопоставить родное самодержавное отечество с его святостью и идейностью продажному и безыдейному капитализму Запада. Формирование этих стандартов общественной психологии сопровождалось активной критикой правыми и "собственной" (т.е. бессарабской, российской) интеллигенции, которая увлеклась, якобы, идеями насквозь прогнившего Запада, вместо того, чтобы ежеминутно заботиться о благе собственного народа. Проклинался "культ" естественных наук и раздавались призывы "вернуться к вере", критиковалась даже дворянская элита, которая оторвалась от народа и не предана царю так же как народ. Не избежали критики справа даже министры, даже правительство за его неспособность прищемить хвосты всяким капиталистам и мироедам (конечно же - иноверцам, иноплеменникам), угнетающим православный люд.

Все эти элементы "левизны" нисколько не изменяли реакционной сущности стереотипов правоэкстремистской пропаганды, но существенно усиливали ее взрывоопасный потенциал. Хотя, справедливости ради, следует заметить, что верхи с большим подозрением наблюдали за консолидацией идеологии правого экстремизма вплоть до середины 1905 г. И не только в силу названных псевдореволюционных  поползновений. Бюрократия вообще не вырабатывает своей собственной идеологии, а всегда паразитирует на идеологии какого-либо класса (это может быть с одинаковым успехом либерализм, национал-социализм, марксизм-ленинизм, консерватизм, маоизм и т.д., и т.п.). Бюрократические самодовлеющие системы обычно считают себя верхом совершенства и не нуждаются в идеологическом обосновании. Ни критики, ни защиты самих себя такие авторитарные системы не приемлют. И та взрывчатая идеологическая смесь, которая была подготовлена долгими годами спокойного созерцательного развития консерватизма и воспринята впоследствии правыми экстремистами для боевых действий, оставалась на первых порах (примерно, до конца 1902 г. в Бессарабии и до августа 1905 г. в России) организационно и политически не оформленной. Эту смесь составляли примитивные предрассудки и политические мифы с элементами социальной критики,  эклектические заимствования из арсенала демократических, народнических идей; она была обильно нашпигована запалами призывов к скорому, буквально немедленному активному действию, действию сиюминутному и беспощадному.

Первая русская революция потребовала всеобщей мобилизации и консолидации этой "народной силы" в стране. В Бессарабии она вышла на политическую арену во всей своей красе даже несколько раньше, осуществив  первую радикальную акцию весной 1903 г. Основу этой силы составляли маргинализированные городские слои, которые, несмотря на всю разношерстность, пестроту и противоречивость, обладают, как показала история, некой устойчивостью и поразительной способностью к самовозрождению в изменившихся исторических и социально-политических условиях, выполняя (что самое поразительное!) фактически идентичные функции в совершенно разных внешне обстоятельствах, функции общественного и политического фундамента реакции, основы правого максимализма и экстремизма.

 Речь идет о тех общественных силах, которые чрезвычайно восприимчивы к настроениям, замешанным на иррациональной ненависти и готовности к агрессивному слепому бунту невротического характера. Эти силы, как правило, равнодушны или даже враждебны к реальным программам действий, отражающим их интересы, если для их понимания необходима определенная степень подготовки и напряжение интеллектуальных усилий. Зато они легко и охотно отзываются на призывы к скорому и активному действию, сиюминутным акциям, создающим иллюзию простого и быстрого решения всех накопившихся проблем.

Классическим примером такого рода мог бы послужить квартирный вопрос и проекты его решения в конце 80-х гг. ХХ в., которые обсуждались не только в Молдавии, но и во многих других республиках СССР, - прибалтийских, закавказских, среднеазиатских. Тогда центральные власти приняли достаточно авантюрное и популистское решение обеспечить к концу ХХ в. каждую семью в стране отдельной квартирой. Компетентное, спокойное, деловое обсуждение специалистами жилищной проблемы, глубокая проработка всех возможных вариантов снятия напряжения в этой сфере не имела почти никакого резонанса и не привлекала к себе внимания широких кругов митингующей общественности. Зато истеричные призывы немедленно очистить республику от тех, кого раньше называли "инородцами", а теперь стали называть "пришельцами", "мигрантами", "оккупантами", "манкуртами" и т.д., вызывали мгновенную реакцию многочисленных толп возбужденных субъектов, которым их вожди, главным образом, поэты и поэтессы, клятвенно обещали в скором времени предоставить не просто отдельные квартиры, но еще даже и с мебелью. Исступленный энтузиазм и ярость толп подогревались лозунгами типа "Чемодан! Вокзал! Россия!" или "Русских - за Днестр, евреев - в Днестр!"  Они уже были готовы к немедленному изгнанию всех "врагов нации", чтобы приступить к скорейшему решению квартирного вопроса, - разделить освободившееся жилье между "добрыми хозяевами этой земли". В Чечне, Киргизии, Азербайджане, Казахстане и многих других республиках фронтистские лидеры даже предупреждали "своих", чтобы они не вздумали даже за бесценок покупать жилье у бегущих в панике "оккупантов", поскольку вскоре получат его бесплатно (в наиболее "горячих точках" именно так и произошло, имелись ли подобные факты в Молдавии нам неизвестно).

Простота таких решений вполне соответствует умственному уровню булгаковского  Шарикова, который, прочитав переписку Энгельса с Каутским, пренебрежительно заметил, что «оба они не правы», – нужно просто все взять и поровну разделить. Это сходство современных маргиналов с литературным героем "Собачьего сердца" отнюдь не случайно, ибо и самого  Шарикова можно отнести к существам определенного социально-психологического строя маргинального типа. Ведь усилиями профессора Преображенского безобидный и милый пес Шарик приобрел все внешние признаки человека. Однако исчезновение пса не означало рождения человека. Созданное в результате лабораторного эксперимента существо, утратив одну сущность, – животного, не приобрело нового качества – человеческого. Поэтому оно было чрезвычайно опасно для общества именно в силу своего переходного типа, каковым и являются по определению маргиналы. Стремление к немедленному решению всех проблем бытия они сочетают с чрезвычайно примитивным их пониманием, полным отсутствием цивилизованного сознания и морали, какого бы то ни было представления о культуре. Многие трагедии и ужасы гражданской войны и послевоенных десятилетий Советской России объясняются именно тем, что к власти в стране в ее центре и на местах пришли десятки и сотни тысяч подобных шариковых, которые и стали "строить социализм" в соответствии со своим уровнем его понимания. И не было в реальной жизни таких преображенских и борменталей, которые смогли бы вернуть эту страшную массу субъектов в естественное для них состояние.

В периоды революционных кризисов в обществе всегда активизируются силы, готовые откликнуться на радикальные призывы погромного свойства; более того, – активизируются силы, толкающие своих лидеров к безграничному экстремизму. Однажды став во главе толпы, ее лидеры вынуждены публично и ежечасно взвинчивать свой радикализм, чтобы постоянно быть впереди, чтобы  не только соответствовать растущим аппетитам ведомых, но и постоянно опережать эти настроения, иначе эти силы выдвинут нового лидера, забудут, а то и растопчут зазевавшегося. В свое время В.И. Ленин относил к этим силам «элементы народной темноты» – т.е. «всех тех, кто более всего задавлен, замучен городской капиталистической цивилизацией, кто доведен до положения хуже зверя» (ПСС, т. 12, с. 57).

Обратим внимание на слова о тех, кто задавлен цивилизацией города.  Действительно, как в прошлые времена, так и в современном мире широкая урбанизация, характерная для капиталистического, индустриального или постиндустриального общества, предполагает усиление процессов «раскрестьянивания», миграции крестьян, жителей сел в города. Лишаемые добровольно или в силу необходимости привычной патриархальной деревенской среды с ее особым образом жизни, основанном на строгом соблюдении различных регламентирующих постулатов, традиций и обычаев, раскрестьяненные слои,  т. е. горожане "в первом поколении" вовлекаются в кругооборот городской жизни, которая основана на иных началах, оставляющих мало места традициям и обычаям предков. Они вынуждены порывать с тем деревенским укладом жизни, который был для них естественным и привычным. И, поскольку в городе нет благоприятных условий для такого уклада, эти люди приобретают черты, характерные для маргинализированных субъектов, т.е. особое сознание и поведение личностей в силу определенных обстоятельств вырванных из родной стихии и неспособных интегрироваться в большое референтное сообщество (в данном случае - городскую цивилизацию), по отношению к которому они и выступают в качестве маргиналов. Городской образ жизни, как правило, воспринимается новыми маргиналами как враждебный мир, виновный в их повседневных тяготах и неустройстве, виновный в развале устоявшегося веками деревенского быта и моральных устоев, в развале, как выразился один российский писатель, лада.

Нет ничего удивительного, что психология этих людей спонтанно восстает против множества сопутствующих городской цивилизации явлений и против урбанистического образа жизни в первую очередь, с его противоречивостью и темпами, всеобщей отчужденностью и равнодушием, альтернативностью. Психология маргиналов не приемлет присущего городам стирания национальных  и религиозных различий между личностями. Как катастрофа, как разрушение всего мироздания, всей стабильной системы ценностей, на которых держится мир, воспринимается сознанием маргиналов забвение горожанами родных наречий и патриархальных обычаев, не говоря уж о межнациональных браках городского населения и его веротерпимости, да и вообще о довольно индифферентном отношении ко всему, что свято для глубокого провинциала, в силу обстоятельств попавшего в урбанистическую среду. Если, скажем, у сельского молдаванина отношение к родному колодцу трепетное, -  над колодцем или родником в селах часто ставят распятие, то городскому молдаванину никогда не придет в голову повесить икону над водопроводным краном в своей квартире и вообще он вспоминает о нем, только когда отключают горячую или холодную воду.

И на бытовом, и на классовом, и на всех прочих уровнях в поведении, в образе жизни, в мировоззрении городского населения имеются существенные различия и несопоставимые стереотипы, отличающие его от сельского. Объективные процессы классообразования в индустриально-урбанистическом обществе выдвигают на первый план не место рождения, национальность или язык, вероисповедание человека, его земляческие привязанности и местный патриотизм своего села или околицы, а в первую очередь, – место человека в общественном производстве. Формирование классового самосознания не может не восприниматься свежерекрутируемыми из деревни слоями как полное обезличивание и деморализация. В их сознании или подсознании это создает крайне болезненные движения и, в конечном счете, приводит к острой психологическ5ой драме маргинальных слоев населения, замученных городской цивилизацией. Драма заключается в необходимости коренной ломки в сознании и на практике всех стереотипов, представлений и регламентаций сельского образа жизни, приобщения к городскому образу жизни, городской культуре и субкультуре, что не всегда удается в первом поколении.

Эта драма делает маргинальные слои податливыми к радикальной, экстремистской идеологии. Глухое, плохоосознаваемое недовольство тяготами жизни, готовность жестоко и беспощадно уничтожать своих «врагов» (которых они представляют себе весьма смутно и неясно), жгучее нетерпение и жажда поскорее отомстить кому-нибудь за нелегкое свое существование определяют активность маргиналов, отзывчивость их толп на призывы своих лидеров, создающих понятный образ врага виновного во всех прошлых и нынешних несчастьях нации. Мифологизация массового сознания данных слоев облегчает установление в его глубинах устойчивого образа врага, в роли которого обычно выступает другой народ, другое государство или даже другой язык, иногда – другая вера. Еще чаще в образе врага выступают различные жупелы  пропагандистского толка, не имеющие в реальной действительности приписываемых им свойств и значений: «мигранты», «оккупанты», «манкурты», «партократы», «жидомассоны», «олигархи», «интерфронтовцы», "империалисты" и т. д., и т. п.

Поскольку мифологизированное общественное сознание маргиналов сохраняет веками устоявшиеся сельские стереотипы определенного феодального мировоззрения и соответствующего ему кругозора, эти слои легко отзываются на лозунги немедленного закрытия всех предприятий крупной индустрии (как это было в Кишиневе с заводом персональных компьютеров, строительство которого так и не завершили по "требованию общественности"), маргиналы проявляют враждебность к рабочему классу, ученым и другим представителям интеллигенции, с отчаянным ликованием окунаются в мелкобуржуазную стихию разрушительного анархистского бунта, направленного против общественного порядка, норм культуры и морали.

Вообще бунт полуцивилизованной правоэкстремистской массы направлен почти всегда на образованные слои общества (то, что современные маргиналы формально могут и сами принадлежать к интеллигенции "в первом поколении" в принципе ничего не меняет, - ненависть к истинной культуре и природной интеллигентности лишь усиливается). Причины этого легко объяснимы. Неприязнь вчерашнего сельского жителя, ракрестьяненного крестьянина, попавшего в город, неприязнь к непонятным ему вкусам, интересам и предпочтениям интеллигентных кругов, их образу жизни и этическим принципам определяется прежде всего огромным разрывом между двумя уровнями культуры, которые почти не имели никаких точек соприкосновения. Один уровень, - это рафинированная интеллигентская культура образованных городских слоев со всеми их духовными исканиями и поисками, близостью к ценностям мировой культуры, общечеловеческим проблемам. Другой уровень, - это, по выражению классиков, "идиотизм деревенской жизни", основанная на вечном недоедании, пьянстве, бесправии, порке, татарщине "культура", включающая всевозможные суеверия, поразительную неосведомленность в элементарных вопросах общественного и личного бытия, упрямая приверженность к целому комплексу бессмысленных, но почитаемых обрядов, навязываемых старшими младшим. Оба этих уровня в принципе несопоставимы, но сталкиваясь и конфликтуя в реальной жизни на каждом шагу, они высекали искры вражды и непонимания, тем более, что праворадикальные теоретики целенаправленно и методично натравливали маргиналов на интеллигенцию, обвиняя во всех бедах "дрянное образованное общесто".

 И все же наиболее сильнодействующим и «безотказным» рычагом мобилизации этих сил была и остается апелляция их лидеров к национальному возрождению, земляческому патриотизму и голосу крови, а по существу к нанашеству, кумовству и проч. Возбуждение злобы и ненависти к представителям других наций и народов было и остается наиболее эффективным средством мобилизации маргиналов на активные политические действия. В начале XX в.  главными врагами маргиналов Бессарабии назначались евреи, поляки, армяне, народы, исповедующие ислам и прочие «инородцы» (а по сути не инородцы, а иноверцы); в конце ХХ в. ими назначались русские, гагаузы, украинцы и прочие «мигранты», «пришельцы», «русофоны». Борьба против "инородцев" всегда была приоритетной задачей правоэкстремистского бунта.

В конце ХIХ в. села, как правило, были мононациональными по составу даже в таких полиэтничных регионах, как Бессарабия. Поэтому национальных конфликтов в сельской местности обычно не возникало, - с семьей какого-нибудь мелкого торговца-еврея (или ремесленника, шинкаря, аптекаря, музыканта) жители села почти всегда жили дружно и мирно. Но когда раскрестьяненный житель попадал в бессарабский город или местечко, он окунался в совершенно иную атмосферу, сталкиваясь на улицах с массой людей самых разных национальностей, вероисповеданий, языков, со множеством синагог, костелов, молитвенных домов, с массой еврейских лавок, магазинчиков, ремесленных мастерских. На каждом шагу он видел армянских ростовщиков, польские банкирские дома, турецкие ломбарды, французские банкирские конторы, русских столоначальников, немецких колонистов. Он слышал вокруг себя множество непонятных языков и наречий. Он ощущал психологический дискомфорт, раздражение, стресс.

Привыкший жить по определенным правилам и законам, которые в его сознании только и гарантировали всеобщую гармонию и благодать, маргинал в городе терялся не в силах объяснить: никто не соблюдает его традиций, не подчиняется строгим ритуалам и обрядам, столь необходимым в жизни человека, в конце концов, никто и не мыслит также как и он, но живут нисколько не хуже, а во многом и лучше его, соблюдающего как следует все заветы и обычаи предков, живущего в соответствии с требованиями отцов. И казалось, что евреи везде и всюду, что они уже захватили весь город и скоро захватят всю страну, что они только и желают обмануть, обокрасть, разорить, уничтожить его, бедного православного обывателя, такого несчастного и такого беззащитного. Непонимание окружающей действительности, невозможность интегрироваться в новую среду, страх и сумятица в душе порождали жгучее желание найти защиту у сильного покровителя, у понимающего все единоверца и единомышленника.

Таким образом, маргиналы психологически ждали своих вождей и были подготовлены к встрече с ними. Их восприимчивость к черносотенной агитации вызревала объективно в их уровне культуры и образе жизни, окружающей действительности. У маргиналов не вызывали сомнений излюбленные мифы черносотенной пропаганды, вроде того, что инородцы - изверги рода человеческого, что в их религиозных книгах прямо написано о необходимости обманывать, угнетать и изводить христиан ради завоевания мирового господства, что существует всемирный сионистский заговор, что разрушение культур всех народов - одна из главных задач этого заговора, что иудеи поедают сердца маленьких детей, а на крови крещеных младенцев замешивают мацу… Подобные "идеи" черносотенных агитаторов, брошенные в сознание городских маргинальных низов, вызывали бурное брожение, порождая опасный взрывчатый материал. А потом достаточно было одной искры, чтобы вспыхнули многодневные погромы, от которых в ужасе содрогалось все человечество.

Следует подчеркнуть, что мы рассматриваем не историю погромов в Бессарабии и Молдавии, не историю возникновения и деятельности правоэкстремистских организаций в прошлом и настоящем,  не их программные конструкции и методы осуществления таковых. Мы лишь обращаем внимание на те психологические пути, по которым шло, идет или может идти манипулирование социальными низами и низведение их до уровня тупого орудия в борьбе против передовой части общества, прогрессивных социальных сил. Если же взять в качестве объекта сами погромы, то там можно обнаружить все, что угодно: и сознательную "работу" подстрекателей из среды самих торговцев, которым было важно ликвидировать конкурентов, и провокации жандармов, и активное спаивание на чьи-то темные деньги десятков босяков, нищих, воришек и прочего сброда, участвовавшего в погромах для наживы и куража, и многое другое.

Важно и то, что до середины 1905 г. самодержавие рассчитывало только на свои силы - полицию, армию, жандармерию, чиновников, которые должны были раздавить смуту самостоятельно, без привлечения общественных сил. Правый экстремизм вспыхивал в отдельных регионах империи, в частности и в Бессарабии, больше спонтанно, больше по зову сердца монархистов, чем по понуждению. Хотя и перед революцией, и в самом ее начале в правительстве среди циничных, но дальновидно мыслящих чиновников находились личности, понимающие необходимость и неизбежность привлечения масс, подчеркнем: "неформального" их привлечения на сторону царизма. Публикуя в Женеве секретную записку директора Департамента полиции МВД А.А.Лопухина, В.И.Ленин отметил: "Против народной революции, против классовой борьбы нельзя опираться на полицию, надо опираться  тоже на народ, тоже на классы. Такова мораль записки г.Лопухина. И такова же мораль, к которой на практике приходит самодержавное правительство…"(ПСС, т.9, с.333).

Действительно, ни прежде, ни теперь мобилизация маргиналов не осуществлялась сама по себе, спонтанно. Она проходила централизованно, так сказать, в плановом порядке органами государственной власти во имя неких политических целей, в основе которых – сохранение государственной власти в руках тех, кто ею обладал и кто боялся ее потерять. В конце 80-х – начале 90-х гг. ХХ в., сложился даже своеобразный альянс, состоявший из национал-бюрократической номенклатуры, городских и пригородных маргинальных слоев, даже выпущенных из тюрем уголовников под условием проявить себя на ниве «национального возрождения», и, наконец, элитных кругов националистических прорумынских слоев творческой интеллигенции, выполнявших посредническо-организаторские функции между высшей бюрократией и маргинальным дном.

Этот альянс помог укрепить жесткую тоталитарную форму правления, расшатанную в первые годы перестройки, помог установить в Молдавии систему бюрократической власти национальной элиты, сплотить и консолидировать вокруг национальной идеи чиновничий аппарат. Раздувая милитаристский психоз в стране, он направлял недовольство маргинальных низов на указанных им «врагов» выводя из под удара свою собственную клановую систему, превращавшейся из псевдокоммунистической в национально-кастовую. Мы можем определенно сказать, что задачи, поставленные перед этой чудовищной коалицией ее создателями и архитекторами, были успешно выполнены. Чиновно-бюрократический режим в Молдавии не только не был разрушен под напором демократии первых лет эры гласности, но был укреплен и законсервирован в качестве еще более жестокого, безжалостного и антигуманного этнототалитарного режима компрадорской буржуазии и продажного, но спаянного общими интересами национального чиновничества.

Нельзя не отметить, что первый такого рода опыт создания альянса бюрократии, творческой интеллигенции и маргиналов с подобными целями был проведен в Бессарабии в начале ХХ в. и оказался неудачным. Тогда в губернии сложился своеобразный триумвират, который составили: вице-губернатор Устругов при молчаливой поддержке престарелого губернатора фон Раабена, начальник кишиневской охранки жандармский ротмистр Левендаль и литератор, издатель махрово-черносотенной газеты «Друг» Крушеван. Задачи перед этим альянсом были поставлены, видимо, не без участия министра внутренних дел империи фон Плеве: объединить усилия администрации, «благонамеренного» общества и представителей «народа» (т. е. разного рода босяков, пьянчуг, искателей легкой наживы и т. д.) с целью отвести гнев народных масс от царя-батюшки и всей прогнившей бюрократической системы страны. Для этого следовало указать народу на его «истинных» врагов-кровопийц – евреев, поляков, образованных интеллигентов, студентов и прочих либералов, будораживших умы людей требованиями различных свобод, конституции, парламента и т. д.

Газета «Друг», популярная среди завсегдатаев трактиров и кабаков, развернула усиленную кампанию, распространяя слухи об убийствах евреями христианских детей в ритуальных целях и о прочем в этом духе. В первых числах апреля 1903 г. в дни христианской Пасхи в Кишиневе произошел беспримерный по своей жестокости и бессмысленности еврейский погром, в котором участвовали городские маргиналы и сбегавшиеся из окрестных сел крестьяне. Органы  правопорядка полностью бездействовали – полиция, жандармы, городовые и т. д. – в течение нескольких дней полной безнаказанности бесчинствующей толпы, устроившей кровавое побоище и массовый грабеж беззащитного еврейского населения. Наконец, эскадрон одной из воинских частей легко рассеял толпу погромщиков, разбежавшихся по своим норам сразу же, как только увидели реальную противостоящую силу.

Почему же кишиневский погром 1903 г. не достиг своих целей? Вся страна, вся Россия, все цивилизованное человечество содрогнулось от неслыханного злодеяния: в начале ХХ в. при всех благах и достижениях цивилизации толпа подонков и уголовных преступников в современном европейском городе совершенно свободно грабит, насилует и убивает ни в чем не повинных людей. И это при полном бездействии властей, как в дикой пустыне, как индейских прериях времен открытия Америки! Состоялся суд. Понесли наказание и погромщики, и бездеятельные чиновники. А через полтора десятилетия пала и вся система монархического абсолютизма.

Особенности кишиневских бесчинств конца ХХ в. в том, что ни погромы, ни убийства, ни избиения граждан не всколыхнули Советский Союз, – видели, мол, и не такое. В Молдавии не состоялось никаких показательных или хотя бы закрытых судов, никто не был наказан за свои преступления даже в форме отеческого бурчания высокого начальства. Наоборот, общество постоянно слышало из уст этого начальства воинственные кличи «ливанизировать» Молдавию и «бейрутизировать» Кишинев, покарать «обнаглевших чужаков». Снегур, Друк, Косташ, Мошану, Хадырка, Лари, Виеру, Дабижа и прочие вожди маргинальных толп постоянно призывали их к походам на Комрат, на Дубоссары, на Бендеры и Тирасполь, чтобы придать убийствам и бесчинства массовый характер, чтобы  поразить мир масштабностью своих злодеяний.

В итоге и результаты другие – система бюрократического абсолютизма спасена с некоторыми незначительными последующими модернизациями; вся национальная номенклатура коммунистических времен по прежнему дружно восседает в своих уже «демократических» креслах, продолжая руководить разграбленной, поруганной, раздираемой Молдовой с огромной прибылью для себя.

И еще одно отличие, которое нельзя не заметить. Паволакий Крушеван был, наверное, единственным известным бессарабским интеллигентом, согласившимся на альянс с властями и подонками ради неправедного, преступного дела. Через несколько лет после погрома он умирает в одиночестве и презрении, – образованное бессарабское общество отвергло его и забыло о нем. Что же нам сказать об образованном молдавском обществе конца ХХ в.? Что же сказать о писателях и поэтах Молдовы, открыто призывавших маргиналов к погромам, насилию и убийствам обозначенных ими «врагов»? Что сказать об интеллигентах, выводящих на площади детей, чтобы довести их своими бессмысленными, абсурдными и преступными лозунгами до исступленного экстаза и тупой ненависти к собственным согражданам иной культуры или языка?

Очевидно, что духовное одичание, озверение, моральная пустота и безнравственная низость этих господ тесно связаны с прерыванием генетической связи и духовности между различными поколениями бессарабской интеллигенции и нынешними представителями данного социального слоя. Но дело не только в этом. Ведь в конечном счете корни этих процессов питаются соками все той же маргинализации, связанной с процессами урбанизации,  неспособностью маргиналов к позитивному существованию в социально приемлемых  рамках, их попытками навязать обществу свою примитивную антикультуру, свои бесчеловечные антиценности.

В этом плане у нас остается мало поводов для оптимизма. Поскольку всегда и всюду, где бедствующему индивиду с более или менее низким уровнем духовного развития приходится сталкиваться с урбанистической цивилизацией, эта его духовная ущербность становилась и будет становиться эмоциональным двигателем правоэкстремистской эволюции. Ибо он, ущемленный и задавленный городом, по-прежнему будет стихийно восставать против урбанизации, сам того совершенно не осознавая.

Когда-то Ленин увидел в черносотенстве не просто ту или иную форму тактики правительства, его политику в кризисные моменты, а ясно разглядел в нем фактор раскола внутри народа, т.е. такого раскола народа, который обращен против самого народа для спасения гибнущей системы авторитарного правления бюрократического абсолютизма. Но еще раньше, за тысячи лет до этого древнегреческий философ Платон заметил, что натравливание одной части народа - охлоса на основную массу народа - демоса оказывается предвестником тиранической формы правления, которая несет населению "тягчайшее и самое горькое рабство". Поэтому маргиналы как яркие представители охлоса не случайно играли в истории Молдавии и продолжают  играть в настоящее время столь зловещую роль.