Опубликовано в журнале «Корни» № 28, стр. 128-140 и на сайте http://shorashim.narod.ru/best.html

При использовании ссылка на журнал «Корни» обязательна.

Владимир Глейзер

(Россия, Саратов)

Три истории

Школа мужества

На дворе стояла по-весеннему нежная андроповская изморозь. Поэтому вердикт суда пристяжных членов педсовета был суров и справедлив: «За пропаганду фашизма и сионизма рекомендовать выставить учащемуся девятого класса «А» Глейзеру Илье годовую оценку за поведение – 2 (неудовлетворительно)».

О чём вовсе не огорчённый приговором сионацист и сообщил родителям – жене и мне.

– Всё кончено! – через пять минут, поднимаясь с пола, прошептала ушибленная известием жена. – Они нас добили!

– Это ты во всём виноват, – приняв тройную дозу валерьянки, продолжила она, лёжа на диване, – за девять лет можно было хоть раз тебе сходить в школу?

– Ещё не поздно! – с наигранной бодростью сказал я. – Но есть же и объективные обстоятельства.

– Какие? Что наш сын действительно еврей и антисемит одновременно?

– Да нет. Куда я пойду, если у меня нога второй месяц по пупок в гипсе! На костылях, что ли? Я и в машину не влезу!

– Да хоть ползком, змей подколодный! Надо срочно спасать сына!

Столь ответственный военный поход безусловно требовал не менее ответственной артподготовки. Дело в том, что в школу я ходил только в ту, в которой учился сам, да и её часто прогуливал. И был уверен, что должен в семье сидеть на кормлении, а жена – на воспитании. Каковому принципу не изменял до сей поры. Понимая, что проблема носит в первую очередь юридический характер, я вызвал на допрос потерпевшего.

– Илюша, – весело, разыгрывая доброго следователя, обратился я к сыну. – Что за херню тебе навешивают эти Макаренки? Объясни родному папаше содержимое этого компота. Пожалуйста.

– Откуда я знаю, – пошёл в несознанку терпила. – Это русачка Мезенцева. Считает, стерва, что книжки не те я читаю!

– А какую-такую литературу ты там цитировал, чтец-декларатор?

– А ту, что у тебя и взял: «СС в действии» с полки и «Архипелаг Гулаг», который на мятых листочках в обложке от твоей диссертации.

– Так, семидесятую статью, Павлик Морозер, для папани готовишь. И какие же публичные выводы ты сделал из прочитанного?

– А то, что вышки с ребятами можно поменять: гестаповцев в Гулаг, а чекистов в Дахау. И те и другие – одинаковые сволочи.

– Здесь члены педсовета правы, деточка, это явная пропаганда коммунофашизма. А сионизм в чём?

– Да козлы из восьмого класса в день рождения Гитлера на еврейском кладбище могилы покурочили. Их поймали и на классном собрании в присутствии мента строго предупредили. А я с Карлом Берсудским после уроков хотел во дворе им карлушкиной бритвой (он всегда с собой опасную носит, для самообороны) обрезание яиц без наркоза сделать.

– А что помешало-то?

– Да убежали, гады, а потом завучу настучали.

Я твёрдо решил идти в школу.

Лучшей школой нашего района руководил заслуженный учитель РСФСР Самуил Рувимович Недлин. Муля, а именно так, по-кошачьему, его звали от мала до велика, принадлежал к той самой когорте вечно молодых и румяных комсомольцев-добровольцев, которые поднимали в атаку массы, не выходя из окопов. Если они были инородцами, то обязательно карикатурными. А уж если евреями, то рьяными антисионистами. Эдакие местечковые генералы Драгунские, профессиональные изменники исторической родины.

Муля всегда действовал по принципу – лучше инициативно перебздеть, чем безынициативно недобздеть. А судя по тому, что школой он руководил при Сталине, Хрущёве, Брежневе и теперь при Андропове, это ему удавалось.

Мой возмущенный разум кипел, когда я, весь мокрый от трудностей передвижения, по предварительному звонку появился у него в кабинете.

– Садитесь, – предложил мне кучерявый карлик – Слушаю вас.

– Насколько я понимаю, Самуил Рувимович, у нас с вами одинаковая задача – воспитание детей. Не так ли?

– Так, – важно подтвердил надутый лилипут.

– А какая у вас, как у директора школы, зарплата?

– Какое это имеет значение, товарищ Глейзер?

– Очень большое и принципиальное с математической точки зрения. Сейчас объясню. У меня, доцента вуза, жалованье с надбавками500 рублей. И двое детей. То есть, я могу тратить на них в месяц до500:2=250 рублей на душу и тело. Ваша зарплата – 300 рублей, а учащихся в школе 1000. Так что вы тратите на воспитание чужих детей подушно 300:1000=не более 30 копеек в месяц, или копейку в день. Если к тому же сам бездетный сирота. Поэтому я тебе, приютский копеечник, не товарищ, как ты меня назвал. И разговор с тобой вести буду не сюсюкая. Вот моё заявление в письменном виде. Читаю: «В связи с фашистской и сионистской пропагандой, ведущейся в СШ №37 среди учащихся при попустительстве директора «коммуниста» Недлина С.Р., прошу выдать мне на руки документы моего сына Глейзера И. для перевода его в другую, советскую, школу. Подпись и число». Будьте любезны, зарегистрируйте цидулю в канцелярии.

– Вы что, с ума сошли, товарищ Глейзер, я участник войны, политрук!

– Когда по моему доносу, а это, безусловно, донос, причём на взрослого человека, а не на ребёнка, тебя будут по-чёрному ебать на партячейке, первый вопрос, какой я задам, если буду присутствовать в качестве потерпевшего, на чьей стороне, мразь, ты воевала и от кого шкуру свою поганую защищала? Я за сына своего ответчик и хребет тебе переломаю, сталинская сволочь, чтобы ты мальчишке жизнь не успел поломать походя!

И метко бросил в него костылём.

В общем, заявление моё заактировали, костыль вернули. И, опираясь на крепкие плечи двух здоровых балбесов – Ильи и Карла, ожидавших меня во дворе на куче мусора прямо под окнами директорского кабинета, я поплёлся домой.

–    Пап, а я на тебе трёшку заработал! – сказал сынок. – Мы с Карлом поспорили там, на куче, оттуда, как в театре теней, всё видно было, бросишь ты в Мулю костыль или нет? Я выиграл.

Шум был большой, но тихий. Передо мной не сразу, но даже извинились. Мулю заставили тоже. Сынок из политических плавно перешёл в уголовники: после первого курса университета загремел в армию (по известной демографической причине пушечное мясо было тогда в дефиците), где и совершил воинское преступление. Почти предполагая это, я отдал ребёнка в десятом классе не платным репетиторам по физике, математике, древнегреческому и латыни, а на почти бесплатные курсы машинисток-стенографисток. Подростку это понравилось не потому, что профессия оказалась интересной, а потому, что в окружении одних девок значительность его несовершеннолетней двухметровой усатой фигуры удесятерялась. Но редкой профессией он всё же овладел. И с дипломом «машинистка-стенографистка 1-го разряда» приступил к срочной воинской службе на базе стратегических бомбардировщиков в городе Тапа Эстонской ССР, откель грозить мы были шведам и в чём летали через Пяндж. И не кем-нибудь, а спецписарем штаба округа

Моя цель была достигнута. Шла афганская война, но не только в Тапе, но и в Кабуле моджахеды в штаб округа не прорывались. Они оттуда вырывались – начальником базы был перспективный генерал-майор Джохар Дудаев!

«Хороший генерал, – писал с фронта интеллигентный писарь. – Ну, чисто вор в законе – в морду тычет на Вы!»

Через полгода службы – короткое письмо за подписью замполита полка: «Ваш сын, рядовой такой-то, временно находится в сумасшедшем доме. Если хотите, приезжайте. Примем, как положено. Майор Генатулин».

Неудобно отказывать, едем.

Приехали.

Сначала добились свидания. Сынок в белых кальсонах, чистой рубахе, бодр, не очень сыт, но весел, на психа не похож. Слава Богу! Что со здоровьем, спрашиваем?

Показывает прямой указательный палец правой руки. Паралич, говорит, на почве переутомления пишущей машинкой. Не сгибается вторую неделю.

Выводит гостей во двор.

– Ну их в жопу, папа! По двадцать часов на ундервуде отчёты стучу. Из казармы в час ночи на дудаевской чёрной «Волге», как мешок с говном, в штаб возят. А чтоб на передовую не загреметь, я редкое заболевание придумал – стойкое несгибание указательного пальца. Ни стрелять, ни печатать. Поставь вечером бутылку замполиту, я с ним уже договорился, переведёт на запасной аэродром кочегаром. А то и вправду палец окоченеет!

Ну и сынок! Ген с хреном! Повесть о настоящем человеке с ружьём «Прощай, оружие»!

– А ночью-то ты как за пальцем следишь? – радостно спрашиваю. – Вдруг загнётся?

– А я, как сова, днём сплю, папаня, а ночью устав читаю! Штабная жизнь в другом часовом поясе проходит.

Оставив внутреннего дезертира в палате № 6, выпили в гостинице сначала с замполитом, потом командир полка как бы случайно присоседился. Выше них по званию ни с кем не кирял. И без Джохара получил сынок желанную должность.

В день дембеля воспользовался наш альтернативщик служебным положением и сжёг в топке парадную форму с аксельбантами. Приехал домой в трикотажном тренировочном костюме законченным пацифистом, исключенным из комсомольских рядов за ряд серьёзных нарушений. В частности, за калымную разгрузку жидкого навоза, замарав им боевую солдатскую форму, у фермера-эстонца и распитие с возможным «лесным братом» четверти самогона под их довоенный государственный гимн. Красную Армию никогда не вспоминал, на пишущей машинке никогда не печатал. Окончил в межумочное время университет и тотчас с наступлением демократии ушёл в малый бизнес «челночить» по всему миру на двунадесяти языках.

Тоже мне, О’Генри Киссинджер!

Знамение

В приснопамятные времена застойного веселья я пребывал в столице в никому не нужной служебной командировке и в коридоре Минобраза встретил голодного коллегу Соколова, очкастого и мощевидного аспиранта молодого и перспективного учёного Димы Трубецкова, близкого друга и однокашника моего гениального брата Юры. Сам брат Юра жил неподалёку – в полутора часах езды на электричке в рабочем посёлке Лоза, на окраине славного городка Загорска, бывшего и будущего Сергиева Посада, и вместе с нашим отцом, потомственным агрономом, держал огород. Так что на обильный подножный корм в их гостеприимном доме всегда можно было рассчитывать. Стояла душная июльская жара, денег ни у меня, ни у коллеги Соколова уже не было, а жрать хотелось. Именно на этом веском основании мы «зайцами» и прибыли александровской быстрой электричкой на станцию Загорск.

Нас поразило, что на далеко не конечной остановке на платформу вывалил весь поезд. И оказалось, не случайно! Был не просто июль, а 18 июля – Сергиев день, важнейший после Рождества и Пасхи православный праздник у градообразующей Троице-Сергиевой Лавры, местоблюдения Святейшего Патриарха всея Руси Алексия, лет ста от роду. Куда и пёр христианский люд на торжественное стояние.

Коллега Соколов от природы был и прирабатывал самодеятельным художником и фотографом и всегда таскал за собой аппарат «Зенит» с целью увековечивания неожиданных великих событий, коими испокон веков полнилась наша великая и необъятная на это дело родина. Посему переход голодающих Поволжья к месту едения был временно отложен для наблюдения за местом блюдения.

На центральной площади Лавры, посередь церквей и часовен, лицом к патриаршей ризнице тихо и благо стояла в ожидании чудесного явления старца тысячеголовая толпа верующих, маловерующих и неверующих. Говорю об этом столь категорично, так как двух неверующих из этой толпы я знал точно. Ни я, ни коллега Соколов не были ни крещёными христианами, ни сектантами-пятидесятниками и даже не вольнодумцами-шестидесятниками, а были просто наглыми, молодыми, голодными и любопытными. Пока фотохудожник выбирал подходящую точку для производства съёмок как узкого, так и широкого плана, народ безмолвствовал. Мастер моментальной фиксации быстротекущей жизни выбрал ракурс на перилах Трапезной, где с трудом, этакой цаплей устроился на выступающей уголком первой балясине. Вторая нога на столь малой площадке не уместилась и инвалидно болталась на ветру.

Причиной добровольной созданной трудности был некий спор, подобающий случаю, о взаимоотношениях толпы и личности. Где в качестве наглядного примера я вспомнил рассказ молодого учёного Димы Трубецкова о его незабываемом участии в студенческие годы в XIV съезде комсомола. А именно, ту потрясшую исключительно самоорганизованного юношу часть, когда в президиуме съезда неожиданно появились все члены другого президиума, поглавнее – ЦК КПСС во главе с «дорогим Никитой Сергеевичем Хрущёвым. Ура!». Истерическое ликование толпы регламентированно поддерживалось подставными ваньками, которые из разных «неожиданных» мест истошно орали поставленными голосами «Слава родной коммунистической партии!!!», «Народ и Партия едины!!!» и другие несложные славословия в тот момент, когда вставшая в едином порыве толпа делегатов устало присаживалась на свои места.

Со слов потрясённого Трубецкова, эта магия ора продолжалась около часа, и одна беременная комсомолка, попавшая на сборище то ли по недосмотру, то ли по специальной квоте, забилась в преждевременных родах и, якобы, публично родила в фойе Колонного зала Дома союзов сильно недоношенного, но чудесно здорового, пузатого и абсолютно лысого малыша. По этой причине, а может, по другой, как уверял рассказчик, младенца тут же дружно нарекли «дорогой Никитка Сергеевич» и вручили именной комсомольский билет со значком. Опять же якобы, а не наверняка, отсутствующего на фойёвых октябринах мужа пресвятой комсомолицы совершенно случайно тоже величали Серёжей!

Но в конец ошарашен и морально убит беспартийный и сдержанный в эмоциях будущий учёный был вовсе не этим, а тем, что неожиданно обнаружил самого себя орущим вслед за ваньками здравицы в честь всех многочленов главного президиума подряд. Столь непредусмотренная потеря невинности в процессе группового идеологического изнасилования ещё долго мучила ночами бывшего делегата кошмарными эротическими сновидениями про плешивых младенцев обоего пола с комсомольскими значками на развевающихся пелёнках.

Я заверил коллегу Соколова, что я – выше толпы, и если она бухнется на колени (к чему явно шло), то я Лотом застыну над нею. И пусть фотолюбитель это запечатлеет для родных и близких, включая потомков, для назидания.

Дело в том, что определённый опыт идеологического противостояния у меня был в недалёком прошлом. Под влиянием православной жены, а также поддавшись экуменистическим веяниям времени, я привёз когда-то в Лавру своего пятилетнего сына с ознакомительной, в первую очередь, целью. Сидя у меня на руках, ангелоподобный младенец просмотрел с высока красивую службу в битком набитом храме до момента полного сценарного затишья и в акустической тишине громко сказал, исходя из своего классического воспитания:

– Папа! Попов-то тут много, а где же Балда?

В тот раз смиренные прихожане нас не убили.

Когда под звон колоколов престарелого Пресвятейшего служки в красивых парчовых рясах вытащили под мышки из ризницы вручную (папамобилей ещё не изобрели), толпа таки рухнула оземь. А я – нет. Я столь гордо и одиноко позировал в объектив, изображая ведущего Клуба путешественников на лежбище тюленей, что последующее не углядел никто, кроме фотокорреспондента – надвигаемый прямо на меня святейший был слеп по состоянию здоровья, а несущим его служкам по службе было явно не до меня. Хотя я ошибаюсь, свидетель был. Но о нём – потом.

Итак, держу скалозубую американскую улыбку до ушей, глазки щурю – жду, когда птичка вылетит. А она вылетает вовсе не из камеры, а с небес. Большая синяя птица – мой голубь сизокрылый. Враги-извилины в башке по-немецки предупреждают: «Ахтунг, ахтунг! В небе Покрышкин!». Поздно! Пикирует ас прямо на меня, на бреющем полёте открывает бомболюк и сбрасывает на прицельный объект фугас жидкого помёта. Вся серая публика – в окопах, а я на бруствере во всём белом! С головы до ног.

Знаете, почему цапля на одной ноге стоит? А потому, что если и её подогнёт, то в болото свалится! Так и рухнула с балясины в толпу моя смешливая цапля с «Зенитом». Потому и получился последний архивный фотокадр прицельного помётометания смазанным. А я по молодой несдержанности захохотал до упаду в прямом смысле и очутился задом вверх среди прихожан и сочувствующих. Как Дима Трубецков на комсомольском съезде. Оглушённые регламентированным малиновым звоном со всех колоколен коленопреклонённые делегаты православного съезда точно так же не обратили никакого внимания на моё грехопадение – мало ли на папертях юродивых!

А чёрный монах, который сзади в дверях часовни стоял, всё видел, в серебряном кувшине водицы (упаси, Господи, не той ли самой?) мне подал для омовения и говорит:

– Нехристь, что ли?

– Даже еврей, – отвечаю.

– Это Господь наш всемилостивый душу твою заблудшую с небес благословил. Креститься тебе надобно, сын мой, после Святаго Знамения.

И я бы, ей-богу, крестился, но больно очередь большая была, и очень жрать хотелось. И мы с охромевшим коллегой Соколовым алчно продолжили атеистическое путешествие к братову огороду.

Свобода, равенство, братство

Каждый советский человек мог и умел быть свободным. Особенно в отпуске. А если ты его проводишь на Московском международном кинофестивале, естественное чувство внутренней свободы неестественно обостряется сладкими картинками внешней. Сидишь в тёмном зале и, пока не включат свет, упиваешься борьбой за права человека на широком экране и другими гуманистическими ценностями от ретроспективного Феллини до перспективного Формана. С буфетом.

А потом спускаешься с Пушки по Пешке в Елисеевский гастроном для покупки какого-нибудь экзотического напитка с Острова Свободы. Ром «Гавана-клаб», к примеру. И здесь же, не отходя от прилавка, встречаешь Мишку Пахтера, заядлого картёжника и шахматиста на деньги, моего старшего одношкольника, с которым не виделись сто лет, и помнишь о нём только то, что жили в одном доме, и у мамы его было необычайно красивое имя, ни до неё, ни после мне не встречавшееся: Чара!

(Хотя вру: был потом такой банк элитный «ЧАРА», нахлобучивший на зелёные миллионы всю московскую попсовую тусовку, а в рублевом эквиваленте и их покровителей – ментов и прокуроров.)

Мишка уже давно бездельничает в каком-то союзном министерстве, тяжело похмелен с ясными целями, мне и моей покупке рад искренне.

– Вовка, пойдем в Москву, там наши, саратовские, опохмеляются!

– Мишка, да мы уже в первопрестольной – здравствуй, столица, здравствуй, Москва!

– В гостиницу «Москва», бурлак на Волге! На шестой этаж, номер люкс.

Пришли. Дверь не заперта. В холле за журнальным столиком, босые ноги на нём, рыжий Эмиль Гойзикер пьёт двойное золотое пиво из витой бутылки. В ванной при открытой двери плещется с ныряньем и бульканьем «пан спортсмен» Валерка Давыдов. Все свои.

Огневолосый Емеля, староста черновицкого землячества в саратовском мединституте, мелкий шулер и крупный аферист – ещё не евроэмигрант на Брайтон-Бич. Валерий Николаевич – ещё не лидер демократического движения, насмерть отравленный в расцвете электоральных сил каким-то пойлом конкурентами из другого демократического движения, а скромный председатель спортобщества «Буревестник», друг и аристотель Сашки и Лёшки, беспутных дитятей первого секретаря обкома А.И.Шибаева. Между прочим, этому Герою Социалистической Туфты ополоумевшие от примирения и согласия потомки соорудили кирпичное изваяние точно на месте порушенной им Миллионки – водной визитной карточки докоммунистической столицы Нижнего Поволжья. Правда, это монументальное сооружение на песочной кладке неизвестные хулиганы за ночь разобрали и выкинули в реку. Но власть заблаговременно сохранила карандашный эскиз, и истукана за день-другой переложили. Ну, это –лирика! А экзотический напиток открывать не стали.

– Ещё пригодится, – загадочно подмигнул аферист Емеля. Выпили по три двойного золотого. Сгоняли в терц по четвертаку на вылет. Я выиграл оба раза Эмиль расплатился купюрой из банковской пачки, Мишка сыграл «под жопу» – в долг. Валерка продолжал булькать в ванне, но пиво принял на равных прямо с борта. Вдруг стук в дверь.

– Кто там?

– Брэжнев, – отвечают похожим голосом.

Открываю. Мать твою – Брежнев! Я лицом к лицу с генсеком не встречался, но если бы с этого написать парадный портрет кисти Глазунова или показать по телевизору «Рубин» – вылитый! В миру пришелец – Мишкин сослуживец, министерская крыса. Но брат – родной!

– Привет, Емеля, здорово, Мишка, а где Валерка?

– В ванной отмокает, Яков Ильич. Здорово. Заждались тебя. Познакомься, Володька, наш, саратовский, игрок на все руки. Смотри, что он нам принёс.

И выставляет экзотический напиток. Сели, уговорили враз под лимон с сахаром. Вышел Валерка в мокром халате, обнял Брата, расцеловал его взасос, как Хонекер. Достал армянский коньяк «Бренди», разлил на пятерых ровно поровну. Вмазали под маслины с булочкой. Перешли к делам.

– Препоны возводят, бляди! Оборзели мздоимцы. Врежь им, Яков Ильич, по телефону ясным голосом, а в Главк мы сами поедем.

Звонит беспрекословно. Хохмит:

– Это Брэжнев (долгая пауза), Яков Ильич, – и братоубийственным голосом, – вы что там, с ума посходили? Пока Старшой в загранкомандировке за мир во всём мире борется, вы уже о дружбе и сотрудничестве забыли? Придут от меня двое – еврей Гойзикер и гой Давыдов. Не понял? Гой – не имя, а нееврей. Как я не молдаванин. Всё для них сделаете по-коммунистически – быстро и без поборов. Да-да, после обеда!

К Валерке:

– Где обедать-то будем? В номере? Очень хорошо, а то в кабаке как на улице – жара! По бровям течёт, в рот попадает.

– На два часа всё заказал, Яков Ильич. Я пока коньячок достану, ты с Эмилем ещё пару звонков сделай.

Сделал. Выпили ещё пузырь под маслины с булочкой и лимон с сахаром. Поговорили о том, о сём. Брат рассказал красочно про Саратов, как он там в командировке был. Видим, путает с Куйбышевом. Не мешаем. У земляков бизнес, а мне интересно – член королевской семьи, хороший рассказчик, с юмором, и пьёт хорошо, не по-хамски, помногу, но редко. Те, которые малой тарой заливаются, либо алкаши-старообрядцы, либо новообращённые стукачи – меры не знают! А тут компания что надо. Только Мишка на автомате, бубнит одно и то же:

– Если юрподдержка нужна, я с Керей Резником, адвокатом, на одной парте сидел. Наш он тоже, саратовский.

Меньшой брат смеётся, лоб морщит:

– Да мы сами с бровями. Главное на нашей братской ГЭС – делить по-братски радости, тогда и горя не будет. Давай ещё по одной!

Выпили. Чувствую, пьянею, а ведь самый молодой! Налетел на профессионалов. Надо удочки сматывать, а то беспамятством впечатление испорчу. Извиняюсь, что на сеанс в «Россию» опаздываю – французский боевик про фратерните, эгалите и либерте. Еле уговорил без посошка. Целуюсь со всеми, с Братом трижды и на бис. Вызываю лифт, двери занавесом открываются. Не выходя из роли, ору в пустоту «Марсельезу»:

– Вперёд, сыны Отечества!

-------------------------------------------------

Об авторе. Глейзер Владимир Вениаминович  –  род. в 1944 г. Кандидат физико-математических наук, доцент кафедры высшей математики. В начале 90-х годов ушел в бизнес, до выхода на пенсию 10 лет возглавлял крупную торгово-промышленную фирму, был первым президентом Саратовской городской национально-культурной автономии, журналист, драматург, общественный деятель. Автор книги рассказов ”Записки пьющего провинциала” (Саратов, 2002 и 2005).