Опубликовано в журнале «Корни» №36, стр. 133-147 и на сайте http://shorashim.narod.ru/best.html

При использовании ссылка на журнал «Корни» обязательна.

Иосиф Гин
(Россия, Петрозаводск)

Почему я перечитываю трилогию Лиона Фейхтвангера об Иосифе Флавии

Я не могу – нет никаких сил – перечитать «Москву 1937» Лиона Фейхтвангера. А надо бы: ведь это его бесспорная вина, что он не увидел, не разглядел сталинского террора. Только не разглядел ли? Есть свидетельство вдовы Бабеля, что во время своего пребывания в Москве в страшном 1937 году Фейхтвангер приходил к ним. Был очень подавлен и о чем-то тревожно говорил с Бабелем. Разговор, понятно, шел по-немецки, и Пирожкова ничего не поняла…

Не надо забывать, что у западного интеллигента Фейхтвангера не было выбора в борьбе против фашизма. Тогда Америка и Запад чего-то вяло выжидали и получается, что писателю-антифашисту оставалось опираться только на Сталина. Так и появилась та злополучная книжонка…

Это только предварительные заметки. Мне предстоит ответить на вопрос, почему я так часто перечитываю трилогию Лиона Фейхтвангера о еврейском историке Иосифе Флавии. Впрочем, коротко ответить просто: там каждая страница говорит, буквально кричит об этой самой еврейской судьбе. Так это и в первом романе «Иудейская война», так это и в «Сыновьях», так это и в последнем – «Настанет день». А разве не так в «Еврее Зюссе»? Или в романе «Семья Оппенгейм»? (Позднее писатель назвал этот роман «Семья Опперман»). Список этот, конечно, легко продолжить. И все-таки я почему-то чаще всего перечитываю трилогию, которая называется одним словом «Иосиф».

Начну с самого начала. Лион Фейхтвангер родился в 1884 году в богатой еврейской семье в городе Мюнхене. Получил хорошее еврейское и академическое филологическое образование в Мюнхене и Берлине. Знал новые и древние языки, среди которых древнееврейский язык и санскрит. В многочисленных своих кратких автобиографиях Лион Фейхтвангер любил иронически писать о своем родном Мюнхене в цифрах: столько-то в нем жителей, из них столько буржуа, столько мещан, столько студентов, столько проституток… А итог: девяносто процентов из них – антисемиты. Мы не забываем, что Мюнхен стал позднее одной из главных колыбелей германского нацизма. Да и писалась такая едкая автобиография в 1930-е годы, когда Гитлер пришел к власти…

Лион Фейхтвангер начинал как театральный критик и драматург, и только в 1920-е годы вышел на свою главную тропу – обратился к историческим романам. Первый роман такого плана «Еврей Зюсс» из-за этой самой еврейской тематики издатели немецкие не хотели печатать. И только когда читатель оценил второй роман «Безобразная герцогиня», – только после этого напечатали «Еврея Зюсса»…

Надо сразу сказать, что эти и другие исторические романы Лиона Фейхтвангера – да, исторические, но в первую очередь очень и очень современные. Его, Фейхтвангера, пример, его опыт оказал влияние на исторические романы Генриха Манна и вообще на весь западный исторический роман.

В 1932 году появляется первый роман трилогии «Иосиф» – «Иудейская война». Начинается он с того, что приезжает в Рим молодой священник первой череды Иерусалимского храма Иосиф бен Маттафий. Иосифом Флавием он назовет себя позднее. Его в императорском Риме времен Нерона ждет очень трудная задача: добиться освобождения невинно осужденных на каторжные работы трех старых мудрецов. Иосиф знакомится со знаменитым актером Деметрием Либанием, родившимся рабом, которого ценит сам Нерон. Фейхтвангер пишет: «Нелегкий человек этот Либаний, одновременно гордый и подавленный своим еврейством». А в другом месте добавляет о «его вызывающих и печальных губах». Надо ли напоминать, что в этих словах писателя очень понятно нам слышится тысячелетняя – не одного тысячелетия – еврейская судьба. Деметрий Либаний сам захотел увидеть этих трех мучеников. И вот они на кирпичном заводе под Римом, где длится каторга этих стариков.

Деметрий Либаний «не отрывал взгляда от старцев, когда те, истощенные, сломленные, с трудом двигая кадыками и давясь, выборматывали свои убогие жалобы... Слезы набежали ему на глаза, он не вытирал их, и они заструились по его слегка отекшим щекам. Деметрий замер в странной неподвижности; потом, стиснув зубы, очень медленно поднял покрытую кольцами руку и разодрал на себе одежду, как это делали евреи в знак великой скорби. Затем присел рядом с тремя несчастными, прижался вплотную к их смердящим лохмотьям, так что вонючее дыхание обдавало ему лицо, и их грязные бороды щекотали ему кожу. И он заговорил с ними по-арамейски; он запинался, он словно извлекал этот полузабытый язык издалека… и они заплакали, и они благословили его, когда он уходил.
По возвращении в город, к Тибурским воротам, актер, прощаясь с Иосифом, прибавил:
– И знаете, что самое страшное? Не их слова, а эта странная манера раскачиваться взад и вперед верхней частью туловища, и так равномерно. Это делают только люди, которые постоянно сидят на земле и проводят много времени в темноте. Слова могут лгать, но такие движения до ужаса правдивы. Я должен это обдумать...»

Благодаря актеру Деметрию Либанию Иосифа приняла императрица. Он произвел на нее хорошее, даже сильное впечатление, когда сказал страшные слова: «Бог теперь в Италии...» От этих слов пройдет еще немало времени до других еще более страшных, которые скажет Иосиф будущему императору Веспасиану. Но жестокий Рим ничего не делает так просто. Да, этих несчастных стариков отпустят, уступят еврею Деметрию Либанию и еврею Иосифу бен Маттафию, но потребуют таких жертв, от которых всему еврейству станет много хуже.
Во время той беседы императрица напомнит актеру, что он скрывает что-то важное. Деметрий Либаний мрачно отзывается:
« – Я хочу сыграть еврея Апеллу.

Иосиф испугался. Еврей Апелла – это был тот образ еврея, каким его создал злой юмор римлян, – крайне противный персонаж…
– Да, - сказала тихо и с усилием императрица. – Это хорошая и опасная идея».

И Деметрий Либаний сыграл еврея Апеллу. «Странному автоматическому и покорному раскачиванию трех невинных в темнице актер был обязан целым рядом особенно удачных, жутко-гротескных находок. Он поставил себе целью дать смелое сочетание трагического и смешного».

И вот на сцене придворного театра Деметрий – еврей Апелла. Это человек средних лет, живущий где-то в маленьком городке Иудеи. Он беден, у него много детей. «Когда смерть уносит его жену, он уходит из дома. Он берет с собой мезузу, чтобы прибить ее к дверям своего будущего дома, он берет с собой свои молитвенные ремешки, свой ящик-утеплитель для субботних кушаний, свои субботние светильники, всех своих многочисленных детей и своего невидимого Бога. Он идет на Восток...» На Востоке его ограбили и убивают трех его детей. Он хоронит своих детей, затем садится и поет старинную песню: «На реках вавилонских, там сидели мы и плакали»: он как-то странно раскачивается, и в этих движениях есть что-то нелепое и скорбное…» И так повторяется много раз: он бросает своей домик, берет с собой мезузу, подсвечники, оставшихся детей и своего невидимого Бога…

Был ли такой спектакль на самом деле в древнем Риме – не это, наверно, волнует нас с вами. Но эти несколько страниц в романе «Иудейская война» Лиона Фейхтвангера невозможно, нет никаких сил забыть... А почему? Потому что по воле Лиона Фейхтвангера актер «так бесстрашно сочетал все комические черты этого еврея с трагизмом его судьбы».

Когда привезли в Рим трех освобожденных старцев, многие плакали. «Актер же Деметрий Либаний опустился на колени, склонил голову в уличную пыль и поцеловал ноги старцев, пострадавших за Бога и землю Израиля. В нем привыкли видеть комика, народ смеялся, где бы он ни показывался, но теперь, когда он лежал в пыли перед тремя старцами, целовал им ноги и плакал, никто не находил его смешным».

Да, старцев отпустили. Но есть еще скрытое, до поры до времени решение императорской власти, которое резко ухудшит положение евреев Иудеи, приведет к восстанию, которое в истории осталось под названием Иудейской войны. Иосиф бен Маттафий еще какое-то время после освобождения старцев останется в Риме и по воле Лиона Фейхтвангера напишет одну из Маккавейских книг, станет известен как исторический писатель. Может быть, кто-то из предшественников или современников Иосифа написал эти Маккавейские книги, но кто именно – мы не знаем.

Возвращение Иосифа в Иудею почти совпадет с началом восстания против римского владычества, с началом Иудейской войны. Иосиф стал руководителем восстания на севере, в Галилее. Потом прибыли римские легионы во главе с полководцем Веспасианом. Он осадил крепость Иотапату. И когда крепость пала, Иосиф не только сдался Веспасиану, но и объявил этого полководца, римлянина, язычника Мессией Машиахом… И пожелал остаться в цепях до тех пор, пока его пророчество не исполнится. Евреи от него отвернулись, римляне его презирали. Вот как пишет об этом Лион Фейхтвангер:

«Иосифа, находящегося среди наиболее приближенных к Веспасиану людей, содержали просто, но не плохо. Фельдмаршал советовался с ним в вопросах, касавшихся еврейских обычаев и личных обстоятельств отдельных евреев, охотно допускал его к себе. Но он давал Иосифу понять, что его словам ни на минуту не верит до конца, частенько проверял их, иногда дразнил его и унижал довольно чувствительно. Иосиф переносил насмешки и унижения с вкрадчивой покорностью и старался быть всячески полезным. Он редактировал приказы маршала еврейскому населению, участвовал в качестве эксперта при спорах римских чиновников с местными властями и скоро стал необходимым.

Несмотря на то, что Иосиф ради них лез из кожи, галилейские евреи считали его трусом и перебежчиком». И каждый еврей старался отойти от него на семь шагов как от прокаженного. И это был из худших вариантов все той же еврейской судьбы...
Когда Веспасиан стал императором, то у Иосифа появился выбор: то ли с Вепасианом отправиться в Рим, то ли с его сыном Титом отправиться к осажденному Иерусалиму, обреченному на гибель. Свидетель времени, историк Иосиф, теперь уже Флавий, хорошо понимал, что он должен все увидеть своими глазами, как бы ему ни было тяжело. И он поехал с Титом к Иерусалиму. Лион Фейхтвангер нашел для этой ситуации точные слова:

«Он не станет ни Гомером Веспасиана, ни Гомером Тита. Он воспоет свой народ, великую войну своего народа. И если действительно придут горе и гибель, он будет устами этого горя и гибели...»

И писатель создает маленькую поэму в прозе об Израиле, Иерусалиме и Храме. И начинает Фейхтвангер известными, много раз произнесенными и много раз написанными словами: «Посредине мира находилась страна Израиль, Иерусалим находился посередине страны, Храм – посередине Иерусалима, Святая Святых – посередине Храма, пуп земли…

Для евреев всего мира их Храм был истинной родиной, неиссякаемым источником сил. Где бы они ни находились – на Эбро или на Инде, у Британского моря или в Верховьях Нила, – они во время молитвы обращали лицо в сторону Иерусалима, туда, где стоял Храм. Все они с радостью отчисляли в пользу Храма часть своих доходов, все они к нему паломничали или собирались однажды на Песах непременно принести и своего агнца в Храм. Удавалось ли им какое-нибудь начинание – они благодарили Невидимого в Храме, оказывались ли они беспомощными или в беде – они искали у Него поддержки. Только поблизости от Храма земля была чиста, и сюда отправляли жившие за границей своих умерших, с тем, чтобы они вернулись на родину хотя бы после смерти. Как ни рассеяны были евреи по земле, здесь была их единая отчизна».

Недавно я прочитал неизвестные мне слова Лиона Фейхтвангера: «Не каждый подлец – антисемит, но каждый антисемит – подлец». Эти слова привел известный писатель Григорий Бакланов в своих заметках о Солженицыне и о его книге «Двести лет вместе»...

Я начал с чего-то современного, а ведь надо продолжать об этой самой еврейской судьбе в трилогии Л. Фейхтвангера. Правда, известно, что у Фейхтвангера современность непременно проступает сквозь любой исторический материал. И эта современность у него, опять-таки, превращается в наболевший разговор о еврейской судьбе. А разве то, что знаменитый физик академик и Нобелевский лауреат Жорес Алферов, примкнувший к современным коммунистам с Зюгановым во главе, так как Алферов недоволен политикой государства по отношению к науке, – это разве не еврейская судьба?..

А другой крупнейший физик академик и тоже Нобелевский лауреат и к тому же еще атеист Виталий Гинзбург пишет письмо президенту о клерикализации России, – это разве не еврейская судьба?..
Однако вернемся к первому роману трилогии Лиона Фейхтвангера «Иудейская война», к еврейской судьбе Иосифа Флавия. Он должен все сам увидеть, и пережить, и написать. Он в свите принца Тита, того самого Тита, кто разрушит и Иерусалим, и Храм. Лион Фейхтвангер пишет: «Иосиф – единственный, кто не в силах владеть собой... Умом – он на стороне тех, в среде которых теперь находится. Но сердцем – он с иудеями; ему тяжело слышать стук лопат, топоров, молотков, с помощью которых солдаты опустошают лучезарные окрестности города.
Из района Храма доносится чудовищное гудение. Лошади начинают беспокоиться.

– Что это? – спрашивает принц.
– Это Магрефа, стозвучный гидравлический гудок, – поясняет Иосиф. - Его слышно до самого Иерихона.
– У вашего Бога... очень громкий голос – констатирует Тит».
И будет еще один очень напряженный разговор между раненным во время осады Иерусалима Иосифом и принцем Титом. Они у Лиона Фейхтвангера друзья.
Тит «прошел к Иосифу. Тот лежал на кровати, измученный, покрытый холодным потом, несмотря на жаркий летний день. Иосиф хотел встать.
– Лежи, лежи, – попросил Тит. – Но скажи мне, может быть, меня ослепляет гнев на этих людей? Объясни хоть ты мне, мой еврей, чего они хотят? Ведь своей цели они уже достичь не могут, почему же они предпочитают умереть, чем жить? Они могут сберечь дом, ради которого борются, почему же они хотят, чтобы он сгорел? Ты понимаешь это, мой еврей?
– Я понимаю, – сказал Иосиф с бесконечной усталостью, и на лице его было то же скорбное выражение, что и у людей, стоявших на стене.
– Ты наш враг? – спросил Тит очень мягко.
– Нет, принц, – ответил Иосиф.
– Ты с теми, кто по ту сторону стены? – спросил Тит.
Иосиф погрузился в себя и скорбно молчал.
– Ты с теми, кто по ту сторону стены? – повторил Тит настойчивее.
– Да, принц, - сказал Иосиф».

Очень важны беседы Иосифа Флавия с Иохананом бен Заккаи. Кто он такой? Он один из самых мудрых и самых влиятельных людей в Синедрионе. Его ученики вынесли его из осажденного и обреченного Иерусалима под видом покойника. Он, Иоханан бен 3аккаи, выпросит у Веспасиана маленький городок Ямнию, где соберет мудрецов Израиля. И они, и их последователи будут работать над созданием строгого канона TAHAXa. И это будет длиться не десятилетия, а больше двух столетий... С этого Иоханана бен Заккаи все главное и началось – началась целенаправленная работа по духовному объединению евреев, потерявших и Храм, и Иерусалим, и землю свою, и обреченных на тысячелетние скитания, на рассеяние, на галут. Нам в этих беседах нет смысла биться над вопросом, были ли они, эти беседы, на самом деле и были ли они, такими, как их изобразил Лион Фейхтвангер. Ясно одно: писатель опирался на опыт двухтысячелетнего бытия еврейства. Вот что говорит у Лиона Фейхтвангера Иосиф Флавий, о чем он спрашивает и что отвечает Иоханан бен Заккаи.

«У Иосифа забилось сердце, когда его пригласили к старику. Но Иоханан не стал соблюдать семь шагов расстояния. Иосиф низко склонился перед ним, приложил руку ко лбу, и старик благословил своего любимого ученика.

Иосиф сказал:
– Я придал словам пророка двойной смысл, я виноват в суесловии. Отсюда родилось много зла.
Старик сказал:
– Иерусалим и Храм еще до вашего проступка созрели для падения... Я хочу поговорить с вами, доктор Иосиф, ученик мой, – продолжал он. – Иудейское царство погибло, – повторил Иоханан, – но не царство объединяет нас. Создавались и другие царства, они рушились, возникнут новые, которые тоже рухнут. Царство – это не самое важное.
– А что же самое важное отец мой?
– Не народ и не государство создают общность. Смысл нашей общности – не царство, смысл нашей общности – Закон. Пока существует Закон и учение, наша связь нерушима, – она крепче, чем если бы шла от государства. 3акон жив до тех пор, пока есть голос возвещающий его. Пока звучит голос Иакова, руки Исава бессильны.
Иосиф сказал нерешительно:
– А у меня есть этот голос, отец мой?
– Люди считают, что вы предали свое иудейство, Иосиф бен Маттафий. Но если соль и растворяется в воде, то она все же в ней есть, и когда вода испаряется, соль остается.

Слова, сказанные стариком, и ободрили Иосифа, и смирили его, так что он долго не мог говорить. Затем он тихо, робко напомнил своему учителю:
– Вы не поделитесь со мной вашими планами, отец мой?
– Да, - отозвался Иоханан. – Теперь я могу тебе сказать. Мы отдаем Храм, Мы воздвигаем вместо видимого Дома Божия – невидимый, мы окружим веющее дыхание Божия стенами слов вместо гранитных стен. Что такое дыхание Божие? Закон и учение. Нас нельзя рассеять, пока у нас есть язык для слов или бумага для Закона. Поэтому-то я и просил у римлянина город Ямнию...
– Ваш план, отец мой, нуждается в труде многих поколений.
– Нам спешить некуда, – возразил старик.
– Но разве римляне не будут препятствовать? – спросил Иосиф.
– Конечно, они попытаются: власть всегда недоверчива к духу, но дух эластичен. Нет таких запоров, сквозь которые он бы не проник. Пусть они разрушат наш Храм и наше государство: на место Храма и государства мы возведем учение и Закон. Они запретят нам слово – мы будем объясняться знаками. Они запретят нам письмо – мы придумаем шифр. Они преградят нам прямой путь – но Бог не умалится, если верующие в Него будут вынуждены пробираться к Нему хитрыми окольными путями. – Старик прикрыл глаза, открыл их, сказал:
– Нам не дано завершить это дело, но мы не имеем права от него отрекаться. Вот для чего мы избраны.
– А Мессия? - спросил Иосиф с последней надеждой.
Иоханан знаком предложил Иосифу наклониться к нему, своим увядшим ртом он прошептал в молодое ухо:
– Вопрос, придет ли когда-нибудь Мессия? Но верить в это нужно. Никогда не следует рассчитывать на то, что он придет, но всегда верить, что он придет.

Идя от него, Иосиф чувствовал подавленность. Значит, вера этого великого старца не была чем-то лучезарным, помогавшим ему, а чем-то тягостным, лукавым, всегда соединенным с ересью, всегда борющимся с ересью, было бременем… И Иосифу стало тяжело».
Я не напрасно привел такие большие отрывки прозы Лиона Фейхтвангера. Это, может быть, самые главные страницы не только в романе «Иудейская война», не только в трилогии «Иосиф», но и во всем творчестве этого писателя. Мысли Иоханана бен Заккаи настолько важны, что Лион Фейхтвангер снова возвращается к ним после падения Храма.
«В Ямнии Иоханан бен Заккай узнал: Храм пал. Маленький древний старичок разорвал на себе одежды и посыпал пеплом главу. Но в ту же ночь он созвал совещание.
– До сего дня, – заявил он, – Великий Иерусалимский совет имел власть толковать слово Божие, определять, когда начинается год и когда рождается молодой месяц, что правильно и что неправильно, что свято, что нет, имел власть вязать и разрешать. С нынешнего дня это право переходит к совету в Ямнии.
– Наша первая задача – установить, где границы Священного писания. Храма больше нет. Единственное царство, которым мы владеем – это Писание. Его книги – наши провинции, его изречения – наши города и села. До сих пор слово Божье было перемешано со словами человеческими. Теперь же следует определить, что принадлежит к Писанию, что – нет.
– Наша вторая задача – сохранить комментарий ученых в веках. До сих пор на передаче комментария иным путем, чем из уст в уста, лежало проклятие. Мы снимаем это проклятие. Мы занесем шестьсот тринадцать заветов на хороший пергамент, там, где они начинаются и где кончаются, мы их обведем оградой и подведем под них фундамент, чтобы Израиль мог опираться на них вовек.
– Мы, семьдесят один человек, это – все, что осталось от царства Бога...»
Какие поразительные, какие сильные слова! Ну да, Лион Фейхтвангер, конечно, спрессовал огромные и длительные события, растянувшиеся на многие-многие годы… Храм еще горит, а писатель как бы подводит итог древней еврейской истории в крохотной, но тем не менее монументальной главке.
«Гибель Храма свершилась 29 августа 823 года после основания города Рима, 9 аба 3830 года по еврейскому летоисчислению. И 9 же аба был разрушен Навуходоносором Первый Храм. Второй Храм простоял шестьсот тридцать девять лет один месяц и семнадцать дней... Многие тысячи священников совершали служение, как оно предписано Третьей книгой Моисея и изъяснено до мельчайших подробностей многими поколениями богословов».

А что же Иосиф Флавий? Он видел все: он видел, как погибал его город Иерусалим, он видел, как горел его Храм, единственный в мире Храм, в котором он, Иосиф бен Маттафий из рода Хасмонеев-Макковеев, был Священником первой череды. И обо всем, что он увидел и пережил, он напишет книгу «Иудейская война», которая живет и которую читают вот уже скоро две тысячи лет... А пока с разрешения принца Тита он спасает людей и священные свитки. Уже целая колонна спасенных Иосифом людей идет за ним, и у всех в руках спасенные свитки. А в одном свитке есть вырезанное место, напоминающее по форме стельку – видимо, солдату потребовалась эта самая стелька. Иосиф спас, буквально снял с креста распятого друга-врага писателя Юста. А впереди его ожидает работа – огромная, трудная, пламенная работа: написать эту великую книгу.

Сквозная тема этих моих заметок о трилогии Лиона Фейхтвангера “Иосиф” – это еврейская судьба. И писатель видит эту самую судьбу в жизни еврейского историка Иосифа Флавия, о биографии которого у нас довольно скудные сведениям. С некоторыми допущениями можно утверждать, что еврейская судьба во все времена галута, рассеяния, по сути дела была одна и та же. Вот даже прочитывая подряд названия частей (Л.Фейхтвангер по-древнему части называет книгами) второго романа трилогии “Сыновья”, замечаешь эту самую еврейскую судьбу. Название первых трех частей – “Писатель”, “Муж”, “Отец” – как бы нейтральные, а названия последних двух частей – “Националист” и “Гражданин вселенной” – словно кричат об этой самой судьбе еврейской...

Роман “Сыновья” был первым из всего Фейхтвангера, что я прочитал еще подростком в послевоенные годы. Сейчас, шестьдесят лет спустя, мне трудно вспомнить, что я тогда понимал в нем и чем он тогда меня привлек.

Вернемся к самому роману. В “Сыновьях” мы наблюдаем, как Иосиф Флавий пытается воспитать своего сына от полугречанки-полуегиптянки Дорион, – пытается воспитать иудеем. Из этого ничего не получается. Он, Иосиф Флавий, всему миру поведал в своей огромной книге “Иудейские древности” (Фейхтвангер в романе ее называет “Всеобщая история евреев”) о мире Танаха, мире Библии и поздней еврейской истории, но не сумел своему “греческому” сыну Павлу, одному-единственному юному существу, преподать все это… И это тоже еврейская судьба.

И тогда Иосиф Флавий переключает все свое внимание на еврейского своего сына, которого он впервые видит, когда первая его жена с сыном приезжает в Рим. Симон же погибает во время детской игры в войну, когда кто-то из ребят в катапульту подкладывает вместо кусочка теста настоящий камень. А ведь это Иосиф Флавий сына познакомил с устройством катапульты и помог построить это метательное орудие. Иосиф в гибели Симона видит указание, что он должен бороться за своего “греческого” сына, но, как известно, из этого ничего не получилось.
И во всей истории с “греческим” сыном опять-таки сработал механизм еврейской судьбы: по желанию императора Тита, друга Иосифа Флавия, ему сделали уступку, но при этом был принят очень жесткий закон против евреев. Иосиф Флавий у Лиона Фейхтвангера во время публичного чтения, которое слышит другой жестокий император Домициан, читает главу из своей книги “Иудейские древности” о царе Ироде, уничтожившем всех своих сыновей. Это был смелый и дерзкий намек на то, что Домициан уничтожил двух своих двоюродных братьев. И несмотря на смертельную опасность, Иосиф Флавий на этом подъеме пишет свою знаменитую книгу “О древности иудейского народа или Против Апиона”. Апион – известный комментатор Гомера и не менее известный антисемит древности. Эта книга Иосифа Фливия – первый в истории трактат против антисемитизма. Но “Против Апиона” – это еще и гимн во славу великой еврейской литературы. Вот как у Лиона Фейхтвангера говорит Иосиф Флавий:

“Из десятков тысяч наших книг мы составили канон, только двадцать две отобрали мы из этих тысяч, тысяч и тысяч, и эти двадцать две книги мы соединили в одну. Но зато в какую книгу! В Книгу книг! И мы народ этой Книги. О, как мы любим ее, как читаем, как толкуем! Эта Книга – все содержание нашей жизни, это наша душа и наше государство. Наш Бог являет себя не в зримом обличии – он открывается в духе, в этой Книге”. И это тоже еврейская судьба.

Честолюбие и активность Иосифа Флавия – это тоже часть еврейской судьбы. Он добьется, что поздний его сын Маттафий (названный по имени деда – мы помним, что сам Иосиф-то бен Маттафий…) будет причислен к свите императрицы. Однако подозрительный император Домициан не желает видеть этого яркого еврейского юношу при дворе и устраивает так, что Маттафий погибает. Это и месть за дерзкое чтение Иосифа Флавия. И опять же это все та же еврейская судьба.

Лион Фейхтвангер описывает и открытие синагоги, где будут храниться священные свитки, спасенные Иосифом Флавием из горящего Храма. Первого тишри в первый день нового 3842 года (82 год новой эры) стоит в своей синагоге священник первой череды Иосиф бен Маттафий. Бараний рог, “призывавший к покаянию, потряс его до глубины существа, взрыл его душу. Это было благое потрясение, Оно словно вспахало его душу для принятия посева. Десятого тишри стоял он, как и другие, в своей синагоге в простой белой одежде, в той льняной одежде, в которой он после смерти будет положен в гроб, ибо человек должен в этот день предстать перед лицом Господа, как бы готовый к смерти.

Коллегия в Ямнии приказала, чтобы великая жертва, приносившаяся, когда Храм был цел, в день очищения, теперь была заменена описанием этого жертвоприношения”. И вот левит, один из немногих спасшихся при разрушении Иерусалима, поет в синагоге Иосифа:

“Хвала глазу, – пел он, – видевшему двадцать четыре тысячи священников, утварь Храма, великолепие службы; когда наше ухо теперь слышит об этом, наша душа печалится. Хвала глазу, видевшему первосвященника, когда он выходил из Святая святых...”

И священник первой череды Иосиф бен Маттафий все это видел. Лион Фейхтвангер дальше пишет: “Но когда он теперь услышал повествование об утраченном, он не выдержал. Его сердце замерло, остановилось, глаза, видевшие пожар и падение Храма, померкли, уши, слышавшие треск и грохот горевшего Храма, не могли слушать описания храмового служения, и гражданин вселенной, Иосиф Флавий, под пенье левита об утраченном величии его народа, рухнул наземь и лежал без сознания, в простой белой одежде, в которой его когда-нибудь похоронят”.

Да, это тот самый Иосиф Флавий, Иосиф бен Маттафий, который хотел быть иудеем и гражданином вселенной, хотел быть иудеем и римлянином, который совершал неблаговидные поступки против своего народа и много раз спасал этот самый народ... И это тот, писатель-историк, книги которого о еврейском народе читает весь мир вот уже скоро две тысячи лет.

А когда я читаю у Лиона Фейхтвангера снова про актера Дементия Либания, про его “мужественную, боязливую, усталую, терзаемую тщеславием душу”, то думаю и об Иосифе Флавии, и обо всех нас, и о тысячах лет еврейского галута. Сколько еврейских терзаний у еврейского историка Иосифа Флавия по Лиону Фейхтвангеру. И последнее терзание у весьма уже пожилого Иосифа: он узнает, что его “греческий” сын стал главным руководителем подавления восстания в Иудее…

Да, Лион Фейхтвангер артистически насытил биографию Иосифа Флавия этой самой еврейской судьбой.
И последнее, о чем я хотел сказать. Конечно, Лион Фейхтвангер прославился в первую очередь историческими романами. Но не только. В конце двадцатых годов, еще до прихода к власти Гитлера, он написал большой роман “Успех” об угрозе фашизма, нацизма. Мне этот роман удалось прочитать в послевоенные годы в родном городе Луганске на Украине (тогда он еще назывался Ворошиловград). Советская идеология в те годы провозгласила Лиона Фейхтвангера буржуазным националистом, его книги исчезли из библиотек. А в Луганской областной библиотеке, слава Богу, роман “Успех” забыли убрать с полок. В середине пятидесятых годов, будучи студентом Петрозаводского университета, я пересказал одной преподавательнице иностранной литературы содержание “Успеха”, так как в Петрозаводске его тогда невозможно было найти.

В послевоенные годы Лион Фейхтвангер увлекся веком Просвещения, веком XVIII, когда Северная Америка боролась за независимость, когда произошла Великая французская революция. Писателя привлекали такие фигуры того времени, как Бомарше, Гойя, Франклин, Жан-Жак Руссо. Это его романы “Гойя, или тяжкий путь познания”, “Мудрость чудака, или смерть и преображение Жан-Жака Руссо”, “Лисы в винограднике”. В конце второй Мировой войны Лион Фейхтвангер напишет антифашистский роман “Братья Лаутензак”. В собрание сочинений писателя на русском языке не вошли пьесы Фейхтвангера, среди которых есть и исторические. Они были изданы отдельным томом. За год до смерти, в 1957 году, Лион Фейхтвангер напишет свой последний роман – “Иеффай и его дочь”. В основе этого исторического романа лежит сказание о полководце Ифтахе из “Книги судей Израилевых”.
Я кратко назвал главные вещи Лиона Фейхтвангера, не упомянув его эмигрантские по теме романы “Изгнание” и “Симона”. Все это значительные произведения замечательного писателя. Но и заканчивая эти заметки, еще раз скажу, что мне ближе всего эта самая трилогия Лиона Фейхтвангера о еврейском историке Иосифе Флавии. Поэтому я ее так часто перечитываю.