И хотя со дня “пришествия” к нам Зингера прошло уже более 10 лет, сколько-нибудь крупных работ, исследующих творчество Зингера, пока не создано. Тем интереснее присмотреться к некоторым личностным чертам облика знаменитого автора, сопоставив их с характерами и судьбами его героев.

Итак, оказавшись в США, он уже через месяц, 2 июня 1935 г., публикует в идишистской газете “Форвертс” свой первый текст. В последующие годы творческая активность автора постоянно растет (исключение, пожалуй, составляет 1938 г.) и достигает впечатляющих масштабов в победном 1945 году: 121 текст, в том числе два первоклассных рассказа, приобретших позднее широкую известность – “Глупый Гимпель” и “Короткая пятница”. А вообще за четверть века (1924-1949 гг.) Зингер опубликовал в еврейской прессе 921 текст: большое количество рассказов, три повести, популярные очерки по историческим проблемам и вопросам науки, рецензии на книги.

При этом писатель пользовался несколькими псевдонимами. Наиболее известный из них – Башевис, в котором использовано имя матери – Бас-Шева. Для большинства еврейских читателей Зингер был и остается Башевисом. В 1939 г. появляется псевдоним Ицхок Варшавский, а еще через четыре года – Д. Сегал.

Варшавский – это, по утверждению писателя, журналистский псевдоним той поры, когда нужно было поденным литературным трудом зарабатывать на жизнь, временно отодвигая литературные изыски на второй, а то и на третий план. Тексты, над которыми шла кропотливая писательская работа, выходили уже под именем Башевиса. Впрочем, Дэвид Миллер, известный американский библиограф и исследователь творчества Зингера, считает, что немало текстов, опубликованных между 1927 и 1935 годами, были подписаны именем Башевис, независимо от их качества. В 1939 г. Башевис временно исчезает, уступая авторство Варшавскому до 1945 г., до появления “Семьи Мушкатов”. Кстати, Д. Миллер не видит сколько-нибудь существенных различий между произведениями, подписанными разными псевдонимами. К примеру, Варшавскому принадлежит несколько значительных очерков о Гитлере, о войне, о борьбе евреев в различных гетто, о еврейской культуре и языке.

В 1942-51 гг. Варшавский опубликовал в “Форвертс” 359 текстов, Сегал – 289, Башевис только 15. Псевдонимом Д. Сегал писатель пользовался до начала 60-х гг. Что касается подписи ”Варшавский”, то она исчезла после получения Нобелевской премии в 1978 г. Башевис же частями публиковал в газете повести ”Семья Мушкатов” (1945-1948), ”Американский дядюшка” (1949-1951), “Тени над Гудзоном” (1957), “Корабль в Америку” (1958), “Фокусник из Люблина” (1959), “Невольник” (1960).

Большинство читателей познакомились с творчеством Зингера в переводах. Не мудрено – для Зингера идиш был универсальным инструментом, которым он пользовался с самого детства, на котором говорил, писал, видел сны. Как никто другой, он понимал чудодейственную силу этого языка и в то же время его ограниченность. Идиш был языком купцов, портных, учителей Талмуда. Им практически не пользовались инженеры, солдаты, светские дамы, полицейские чины, да и вообще, более или менее люди влиятельные. Автору “Фокусника из Люблина” казалось невозможным появление на идиш “Войны и мира”, “Анны Карениной” или “Преступления и наказания”. В то же время богатство идиш пленяло его неисчерпаемой возможностью проникновения в самую суть человеческих характеров, разнообразием юмористических оттенков, отражавших неповторимую национальную специфику.

Откликаясь на мысль о медленном умирании идиш, Зингер говорил: “…наш язык умирает едва ли не последние 200 лет. Но правда об идиш – это правда обо всем еврейском народе. Умирая, мы возрождаемся вновь и вновь”.

Вот почему проблемам перевода своих произведений (главным образом на английский) он отдавал много сил и времени, не раз подчеркивая, что для него перевод произведения столь же ценен, как собственно и сам оригинал. Зная, насколько убогими, лишенными естественности и элементарного вкуса могут быть переводы с идиш, он вместе с переводчиками работал над изданием повести “Семья Мушкатов”, да и вообще постоянно участвовал в подготовке своих произведений к изданию на английском. Он хорошо знал, что ни один писатель в переводе на другой язык ничего не приобретает. Особенно, если этот писатель, как сам Зингер, связан фольклорной традицией. Однако, участвуя лично в переводческой работе, он имел возможность в определенной мере контролировать этот сложный, многотрудный процесс. При этом Зингер замечал: “Я готов к тому, что в переводе текст теряет не менее 40% своей притягательности. Поэтому, – шутил он, – стремиться нужно к 140% качеству”.

Литературный перевод по определению являет собой своего рода компромисс. Гоголь, по мнению Зингера, переведенный на другой язык, терял больше, чем Достоевский или Лев Толстой. Сам он читал свои произведения переводчикам вслух, очень медленно и обязательно небольшими частями. Подолгу сидел с ними, отыскивая наиболее верные слова, обороты, переводы, которые тут же записывались. Зачастую совместная работа давала неплохой результат. Условием сотрудничества с Зингером было не столько хорошее знание переводчиком идиш, сколько великолепное, если не сказать виртуозное, владение английским. Писатель тщательно трудился над английским текстом, постоянно улучшая его собственной правкой, шлифуя значительные фрагменты и разделы. Многое здесь был связано с отношением к языку. Зингер считал идиш языком экспрессии и некоторого превеличения, в то время как английский казался ему языком намеков и недомолвок. В результате рождался текст, заметно отличавшийся от того, с которым знакомился еврейский читатель. Соучастие писателя в переводе своих произведений давало ему возможность контролировать, если так можно выразиться, художественную самоценность произведения, слитность перевода и оригинала. Отсюда естественное желание видеть переводы на другие языки (в том числе, надо полагать, и на русский) именно с английской авторизованной версии.

Начиная с 40-х гг., писатель из номера в номер публиковал в газете ”Форвертс” первые версии всех своих повестей. Было их более тридцати, но только девять из них вышли отдельными книжками при жизни автора. Получив Нобелевскую премию, Зингер хотел часть денег потратить на издание своих книжек на языке идиш. Увы, до реализации замысла дело так и не дошло.

По мнению специалистов, глубоко изучающих современную идишскую литературу, на английский язык переведено не более 25-30% творческого наследия Исаака Башевиса Зингера. И этого (подумать только!) хватило, чтобы быть удостоенным Нобелевской премии!

* * *

Герой повести ”Изгнанный сын”, восемнадцати лет от роду, покидает родной дом и приезжает в Варшаву. Он сбривает рыжие пейсы, снимает халат и с чувством глубокого облегчения погружается в эротические фантазии, влюбляясь в каждую встреченную им женщину. Ему хочется написать необычную, новаторскую книгу. “В каждой повести, прочитанной мною, герой всегда был влюблен только в одну женщину. Но ведь это, что ни говори, откровенная ложь, авторский трюк. А, может быть, пришло время написать о герое, который влюблен в нескольких женщин одновременно, описать страдания современного Вертера, склонного к полигамии?!”

Малый живет в Варшаве два года. Бедствует, временами голодает, но крутит романы с пятью дамами сразу, уподобляясь герою своей будущей книги “Брачный аферист”. Вымысел и правда сливаются воедино. И это не первый подобного рода случай идентификации автора и героя в творчестве Зингера. Жаждущий полигамии Вертер становится одним из наиболее часто появляющихся литературных воплощений автора. Его герои, как и он сам, жаждут плотного женского окружения. Они ухаживают за многими женщинами, не увлекаясь по-настоящему ни одной, считая супружество сущим несчастьем. Герман Бродер (“Враги”) ухаживает одновременно за тремя женщинами. Столько же их и у Давида из повести “Сертификат”. У Арона Грейдингера (“Шоша”) – четверо, у Яши (”Фокусник из Люблина”) – пять! А сам автор? Он не раз утверждал, что никогда у него не было сил на те многочисленные романы, которые ему приписывала молва. Но и опровергать подобного рода слухи тоже не хотел. “А разве Вы можете жить без этого? – спрашивал он одного особенно настойчивого корреспондента. – В таком случае вас можно только пожалеть”.

Повесть ”Сертификат” печаталась, как обычно, из номера в номер в газете “Форвертс” в 1967 г. Автору в ту пору уже исполнилась 63 года. Вот сюжет повести. Восемнадцатилетний, голодный, без копейки денег, не ведающий, где он проведет следующую ночь, Давид Бендинер осенью 1922 г. приезжает в Варшаву с горячим желанием начать новую жизнь. Провинциальный учитель решительно не хочет идти по стопам отца-раввина. Его влечет писательская стезя. С собой в столицу только что возродившейся Польши он везет неоконченную повесть, эссе о Спинозе и несколько поэм в прозе, еще достаточно сырых и незрелых. Давняя приятельница Давида Соня уже приготовила документы, при помощи которых можно эмигрировать в Палестину. Однако Давид заключает фиктивный брак с Миной. В это же время у него начинается роман с молодой марксисткой Эдусей. Словом, возникает многоугольник, абсолютно типичный для Зингера. То же самое повторится, как мы уже говорили, в “Шоше”, во “Врагах” и в “Фокуснике…” В конечном счете Давид, сломя голову, бежит из Варшавы, бросая всех и все. Именно такой конец Зингер выбирает для многих своих героев, которые по-иному и не могут искупить своих прегрешений. Иногда он обрекает их на мучительную самоизоляцию. Вспомним хотя бы глубоко несчастного Яшу Мазура, который буквально замуровал себя в четырех стенах. Причем сделал это совершенно добровольно. Яша (“Фокусник из Люблина”) – фокусник не только по профессии, но по призванию, – натуральный король полигамии. Он постоянно в движении. Путешествуя из города в город, переходя от одной женщины к другой, он меняет роли, маски, одежды. Остановиться для него – все равно что умереть. Как артист и человек он постоянно балансирует между успехом и провалом. Зингер, как и Яша, жаждет всего. Без движения, в том числе и без движения мысли, – не может быть творчества. “Мне кажется, – размышлял писатель, – что сам я наполовину похож на Яшу, а наполовину на Германа Бродера [4]. Никогда не волочился за женщинами. Зачастую они сами приходили ко мне, поскольку у меня не хватало смелости ухаживать за ними. Я полагаю, что Герман – это мое второе “Я”, а Яша – это тот самый тип мужчины, на который мне хотелось бы походить”.

Поразительно, но Яша, несмотря на жестокое самоограничение, несмотря на истовое обращение к Богу, постоянно подвержен искушению. Внешне он сама покорность, но внутри пламенеет неугасимый огонь желаний. “Где ты, Магда?” – едва ли не постоянно шепчет он.

…Арон Геншелес из повести “Взросление” осмысливает дорогу, которая вела его от религиозной ортодоксии отца, от традиций семьи, Талмуда и Торы к светской жизни. Писатель задумывался и размышлял об этом постоянно. Его герои делают то же самое. Кто-то из них ждет прихода Мессии в XX веке, кто-то поклоняется новым богам, к примеру, Фрейду. Каждый из них ищет свой, быть может, еще неизведанный путь в жизни, но, так или иначе, все они родом из детства, в котором главным впечатлением была ешива.

“Писатель, постоянно пишущий о себе, становится скучным. Впрочем, как и человек, который только то и делает, что любуется собою”. Вот почему лица героев зингеровских повестей так непохожи на его собственное. Впрочем, если присмотреться, то даже в этой непохожести можно увидеть знакомые черты. И это естественно! Писатель не раз говорил о том, что утрата собственной идентичности была бы для него непереносима. Скорее всего именно поэтому он в творчестве всегда оставался заложником собственной биографии. Однако, постоянно накладывая вымысел на реалии своей жизни, он к концу пути порой одно от другого не мог отличить. Вариаций на автобиографические темы в его наследии более чем достаточно. “Я, – говорил писатель, – не намеревался следовать путями историка-хрониста. Да, искусство – это вымысел, может быть, даже ложь, но оно утверждает правду”. В зеркале литературного творчества можно было увидеть грани одной и той же фигуры, очень напоминающей своей статью самого писателя. Вегетарианец. Не курит. Не богат. Сотрудничает с еврейскими газетами и журналами. Выступает с докладами. Читает оккультные журналы. Постоянно размышляет о смысле жизни и вечных вопросах бытия. Теряет все: рукописи, книги, блокноты, очки, носовые платочки, ключи, портфели, зонты и, в конце концов, самого себя. Номер собственного телефона выпадает из его памяти. Часто он садится в поезда, идущие не в ту сторону, катастрофически путает станции метро. Словом, чужой человек на чуждой ему земле. Зингер называет это комплексом дезориентации, рождающимся из страха перед миром и самой жизнью. Один из его героев, очень похожий на духовного близнеца, теряет все материальные атрибуты собственной идентичности, и, наконец, в повести “Враги” писатель убивает своего героя. Упомянутый нами Герман Бродер исчезает.