Сосновский В.Л.

Скелет человека

 

Васька Щеглов принес потрясающую новость: на Тверском бульваре поставили карусель! Об этом говорили и на переменах, и на уроках. Волновала новость, волновало и то, что Васька еще вчера покатался, а мы еще не видели карусели… К концу третьего урока я шепнул соседу: «Айда?»

- На карусель? – догадался Ким. Вытерпеть еще два урока было невозможно, но Ким боялся отца. – А если после уроков? – спросил он.

- После уроков все могут… Да еще из других школ набегут!..

Но и этот довод не пересилил страха перед отцовским ремнем. У меня отца не было. И когда наш четвертый «Б» садился на урок природоведения, я уже летел на боевом коне в веселом мелькании зазеленевшего Тверского бульвара.

Я прокатал все деньги, которые дала мама на горячие завтраки – мы вносили их вперед за неделю. Мне повезло и на следующий день: писали диктант и озабоченная Лидия Алексеевна забыла о моем побеге. Рассказывая о своей удаче, я даже не спросил у ребят, что учили на природоведении. А учили СКЕЛЕТ ЧЕЛОВЕКА.

И вот я стою у доски.

- Расскажи, Володя, из каких отделов состоит позвоночный столб?

Медлить нельзя, надо показать, что я все выучил… Громко беру разгон:

- Значит так, позвоночный столб! Позвоночный столб состоит из следующих отделов! – Говорю бодро, а сам шарю глазами по лицам товарищей. Вон Васька несколько раз хлопает себя по шее и я радостно «вспоминаю»: - Шейный отдел – РАЗ!

Васька стучит себя по широкой груди: - Грудной отдел – ДВА!

Лидия Алексеевна что-то пишет в классном журнале. Васька показывает мне поясок от вельветовой курточки… Ага, ясно: - Поясничный отдел!

Все идет гладко, как никогда, даже весело. Начинают помогать и другие ребята. Прикрываясь тетрадками и учебниками, они тянут губы и хором шепчут:

- Ко-пчи-ко-ва-я кость!

- Ко!-пчи!-ко!- ва!-я! кость!

Это я теперь, через шестьдесят лет, знаю, что копчиковая. А тогда никак не мог разобрать незнакомое слово. Лучше было бы, если б кто-нибудь один подсказывал! А то они друг друга только заглушают. Какая там кость? И место вроде мягкое – откуда там кости взяться?

Но Лидия Алексеевна уже подняла голову от журнала и постучала карандашом:

- ТИ-ШЕ! Ну? Дальше!

Дальше… Я смотрю на класс. Слава богу, Васька опять выручает. Он встал за спиной Кима и хлопает себя по заду – и я радостно выпаливаю:

- Ж о п ч и к о в а я  к о с т ь!

ЧТО ТУТ БЫЛО!! Стоял такой рев, такой стон и хохот, что ни голоса Лидии Алексеевны, ни звонка с урока никто не слышал! Уже заглядывали в дверь ребята из других классов, крича:

- Что это у вас, а?!

А НАШ КЛАСС СТОНАЛ И ПОВТОРЯЛ ТОЛЬКО ДВА СЛОВА. Словом, большинство было довольно. В меньшинстве были Лидия Алексеевна и моя мама. Маму опять в тот же день вызвали в школу.

 

 

                                                                                               1975 год.

 

Встречи

 

Появившись в Москве после шестнадцатилетнего отсутствия, я делал одно открытие за другим. Так. Узнал, что мой друг детства-отрочества Сережа Гец – писатель Сергей Львов. А другой друг школьных и юношеских лет Дезик Кауфман – талантливый поэт Давид Самойлов. Ну, что Дезик талантлив, я и тогда не сомневался, как и в его друзьях – Павле Когане, Борисе Слуцком, Сергее Наровчатове и других, на встречу с которыми Дезик привел меня в декабре 1939 года. Вечер молодых поэтов в здании Юридического института.

Узнал я, что Давид Самойлов сейчас не в Москве, а Сергей Львов работает у Твардовского в редакции «Нового мира» - вот это да! И я отправился на Пушкинскую площадь – в редакцию.

В приемной некоторая робость закралась: ведь тут мог встретиться САМ ТВАРДОВСКИЙ! Респектабельная дама-секретарь сообщила мне, что Сергей Львович пока отсутствует, но вот-вот должен появиться, так что есть смысл подождать – и указала мне на столик с журналами. «Это лучше – приготовлюсь к встрече»- подумалось. Листаю журналы – уже и жалею, что мало времени на них – в нашей глуши многих не встречал… Наконец в дверях – он: из толстенького пухленького мальчика – этакий элегантный толстяк в хорошем заграничном пальто.

Дама, видимо, сделала ему знак – Сережа направился прямо ко мне, протягивает руку «с вопросом в глазах». Я встаю и, вынув из кармана игрушечный пистолет, купленный для сынишки по дороге,  стреляю! Но все же, опасаясь, что дама позвонит по «02» в милицию, я восклицаю:

- Здравствуй, Сережа!! Я – Володька Сосновский!!

Объятия, восклицания – и мы уже едем обедать в ЦДЛ – Центральный Дом Литераторов, что, конечно, тоже впечатляет. Но, в общем-то, и не до обеда: рассказы, рассказы, вопросы! Сережа обо мне не знал абсолютно, о судьбе моей – я о нем не больше. Покончив с обедом, я - проглотив рюмочку, направляемся к выходу. В дверях мой европейски воспитанный друг останавливается, пропуская меня. Я не уступаю ему, топчемся, как Манилов с Чичиковым; в это время дверь открывается – и я вижу страшно знакомое лицо, и никак не вспомню, кто же это? А лицо вдруг произносит:

- Оо! Для таких усов – надо садовника держать!

Пока я раздумываю каким экспромтом отплатить, мой Сережа здоровается:

- Здравствуйте, Михаил Аркадьевич!

- Здравствуйте, Сергей Львович!

До меня уже дошло; это – Светлов?!

И к мэтру:

- Михаил Аркадьевич, разрешите вернуться с Вами к столику – боюсь, второго случая у меня не будет!

Друг мой явно не доволен моей навязчивостью, но я объясняю. Я рассказываю им, как лет двадцать пять назад без конца читал на память и его «Гренаду», и «Живые герои», «Большая дорога» - чуть не весь сборник. И когда в пятом, наверное, классе сочинил стихотворение и прочитал его зашедшему Науму Меклеру, частому нашему гостю, Меклер сказал: - Молодец! Надо познакомить тебя с Мишей Светловым! Увы, сделать он этого не сделал – а потом был арестован…

- Ну, если уж Наума Меклера помните – тогда это действительно древние усы! – воскликнул Светлов. Пришел он слегка «под шафе», тут еще рюмашку пропустил. Немного побеседовали, Михаил Аркадьевич пару анекдотов выдал… Не желая далее навязываться, мы откланялись. Сергею надо было еще в редакцию. Вскоре Светлова не стало…

В детстве Сережа занимался в литературном кружке Центрального дома пионеров, руководил кружком Михаил Аркадьевич. И, зная его с пионерских лет, Светлов не называл его фамильярно – Сережа, а по имени-отчеству – Сергей Львович. Михаил Аркадьевич не терпел амикошонства.

Сергей дружил с Давидом Самойловым. И у них даже была забавная встреча на фронте, которую Самойлов описывает в предисловии к книге Сережи «Быть или казаться» - книжке, вышедшей после смерти Сережи. И вышло так, что в мой очередной наезд вдова и дочь Сережи, только что получившие авторские экземпляры, первую книжечку подписали мне. А второй экземпляр, надписав, попросили меня отвезти Давиду Самойлову – и мы помянули общего друга…

Около двадцати книг Сережи с автографами стоят на моей полке, за его фотографией.

 

Вера Инбер

 

Познакомились мы с Сережей Гецем в пионерском лагере издательства «Известий», шефа школы № 25, в которой Сережа учился – элитной школы, там учились дети Сталина и других шишек. Ну, Сережа-то там учился по месту жительства (на Садово-Триумфальной). Дружили «на почве», так сказать, к книгам, стихам.

Однажды Сережа сообщил мне, что в Вадиковском переулке открылся районный Дом пионеров и в нем – литературный кружок. Оказалось, что это здание бывшей моей школы, переехавшей в новое здание на Сущевском валу – очень интересно! Хоть я в это время и оставил свою 204-ю, ушел из 9 класса, Сережа меня уговорил.

Литкружком руководил малоизвестный писатель и киносценарист, но прекрасный человек – Виктор Евгеньевич Гарбарев. В гостях бывали известные писатели – так познакомились мы с Константином Георгиевичем Паустовским. Во время интереснейшей встречи Паустовский ни словом не обмолвился, что орден на его пиджаке – за Испанию, где шла гражданская война, и откуда он недавно вернулся. Так же, как я ни разу не встретил ни в одном из девяти томов его сочинений славословий Великого Вождя Всех Народов.

Но до Паустовского Гарбарев пригласил на встречу с кружковцами поэтессу Веру Инбер, которую я с раннего детства знал по рассказу «Тосик, Мура и ответственный коммунист» в сборнике «Чтец-декламатор» под редакцией Л.Сосновского – рассказик слащавенький.

В кружке были ребята разных возрастов – мы с Сережей старшие. Что-то Инбер, вероятно, прочитала, потом предложила:

- А что вы пишете?

Дошла очередь и до меня. Я был уже не ребенок – канул в вечность отец, в темнивовских лагерях сидела мама – ЧСИР, самого выкинули на улицу из квартиры – жил у приютивших добрых и храбрых людей. Сюсюканье мне претило. И когда Виктор Евгеньевич представил меня, я прочел, огрубляя басок:

В подчердачных высях жил поэт,

Голоден и вечно хил.

Зимой и летом

Несколько лет

Телом клопов кормил.

Стихи не плохи,

Да редактор скуп,

И в жизни чужие глядя,

Мой поэт мечтал, заременив пуп,

А кушал знакомый дядя.

И думал поэт:

                      - Мне бы пожить

в теплой квартире с ванной!

Так ли б я смог тогда  б е р а н ж и т ь

От куриц и каши манной!

………………………………………..

Но годы прошли,

                            и пришел гонорар,

У поэта квартира, жена.

Ванна,

          детишки,

                         теща,

                                 катар

И сам он – вроде слона…

Словом, я живописал, что материальные блага Музу не привлекли: стихи пошли хуже.

Инбер вспыхнула – она-то жила «в квартире с ванной»! И сказала, что это чуть ли не клевета на НАШИХ писателей!

- Где это Вы видели таких поэтов?!

- Да хоть Демьян! Бедный… Квартирка в Доме правительства…

Поэтесса горячо вступилась за Бедного, что он в расцвете сил… Покудахтав, пошла к заказанному такси и, садясь, сказала провожающему смущенному Гарбареву:

- И передайте Сосновскому, чтобы сбрил бакенбарды!

Которыми в 15 лет я весьма гордился!

 

Через тридцать лет

 

Году в восемьдесят втором или восемьдесят третьем главный режиссер Бийского драматического театра М.Е.Карнаухов отправился в Москву на «Актерскую биржу» (или «Актерскую ярмарку»?). Там Михаил Егорович познакомился с неким драматургом, который предложил для постановки свою пьесу «Капитан Копейкин». Как они там договорились – не ведаю, но драматург обещал режиссеру прилететь на премьеру и прихватить критика-театроведа, который напишет рецензию в журнал «Театр».

В тот день я зашел к директору театра – моему партнеру по настольному теннису – взял пригласительный. И он с режиссером поехал в аэропорт – встречать автора.

……………………

Сидим в зрительном зале,  слева и справа знакомые художники, болтаем… И вижу я, вдоль первого ряда идет режиссер и кого-то высматривает. Телепатия сразу мне подсказала, хоть и причины нету, что ищет он именно меня! И я встал.

Увидав, он действительно подошел ко мне:

- Владимир Львович, приехавший с автором критик, только сели в такси, спросил: а не знаем ли мы в Бийске Сосновского Владимира Львовича? Мы сказали, что, по всей вероятности, Сосновский на премьере будет. Пойдемте, я Вас представлю!

А занавес вот-вот поднимется…

- Сосновский…

- Болдырев… В.Л., я перед отъездом забежал к Давиду Самойловичу, он как раз на пару дней из Пярну приехал. Узнав, что я в Бийск, он говорит: «В Бийске мой друг юности, Володя Сосновский… Передай ему привет!» Поискал записную книжку – не нашел… «Ну что ты, в Бийске не найдешь Сосновского?!»

В их представлении Бийск – одна улица, и по ней медведи шляются… Тем не менее – я нашелся!

Так как вот-вот поднимется занавес, договорились наутро встретиться в кабинете директора – он сам предложил.

Утром знакомились, на всякие темы беседовали. Я и спрашиваю:

- Юрий Леонидович, вы коренной москвич?

- Нет, - говорит – еще и прописки московской нет, в Загорске прописан. А вообще-то я  - саратовский…

- Как хорошо! – обрадовался я – Был у меня друг, я всех саратовских расспрашиваю…

- Так назовите фамилию, имя…

- Борис Яковлевич Ямпольский.

- Так это мой лучший друг! – вскочил Болдырев, буквально заорал!

- Он живой? Где он?!

- Живой! В Ленинграде, а до того – в Саратове, Ярославле, Петрозаводске…

Я беру адрес, я пишу, посылаю фото… Недели через две-три – ответ! Даже дважды навещал его в Питере! С женой, детьми познакомился.

А ведь расстались мы в мае 1950, когда я на очередной этап отбывал.

Так вот, судьбе надо было, чтобы режиссер Бийского театра взял к постановке пьесу «Капитан Копейкин»;

чтобы драматург привез с собой критика – Болдырева;

чтобы Болдырев «забежал» перед отъездом к Самойлову;

чтобы Самойлов именно в это время приехал на два дня из Пярну;

чтобы вздумал передать мне привет через Болдырева;

и чтобы Болдырев дал мне адрес Бориса!!!

И все для того, чтобы мы нашли друг друга, увидались, продолжили дружбу, начатую в БОГОСЛОВЛАГЕ.

…………………………

Болдырев, Благодаря Борису Ямпольскому, «вышел» на выдающегося поэта Бориса Слуцкого, стал его душеприказчиком, хранителем творческого портфеля, где было сотни четыре еще не опубликованных стихов. И добился их издания.

Борис Ямпольский оставил нам славную книжечку «Избранные минуты жизни», за которую его на закате жизни приняли в Союз писаталей.

Он скончался после долгой тяжелой болезни…

 

***

 

Вот получилось – в этом году вышли мои «ЗАПИСКИ», хоть и мизерным тиражом. Да в такой период моей жизни… Еще неожиданней, три года назад в Магадане вышла книжечкой «Индия» - тоненькая, тридцатистраничная. И подумалось: а не наскрести ли мне и  в и р ш е й – может наберется на книжечку – что-то, да оставлю от того, чем жил…

Не все подряд, конечно, с некоторым отбором…

Стал я собирать – что в толстой тетрадке, что на листках, и на машинке отстуканных, и от руки. А что – «по инерции» - из памяти стало выскакивать. Как и этот «Ночной митинг». Ведь – вспомнил! А когда же писалось? До лагеря, в лагере? И вижу: ходим мы с Борисом по лагерной «улице». И я ему читаю этот «Митинг».

- Интересно! - Хмыкнул онпосле первых строф. -  Ну-ну! – Я дочитал. – А дальше?

- А дальше – сам не знаю. Может еще придет!..                   

Это, вероятно, год 48-й либо 49-й… А в пятидесятом, после очередного моего приключения (не был я обделен приключениями) укатил на этап, и встретились через тридцать лет!

И сейчас, стуча «Ночной митинг» на Бориной машинке, - думаю: а правда ли было это чтение? Или теперь привоображалось? Но его: «Интересно!» Неужели придумалось?

Последние четыре строчки приписаны – после беседы… И они, вроде, в ином ключе.

(Эврика! Нашел: 1938-й! Мне – восемндацатый…)

Отец и сын

 

После семнадцатилетнего от­сутствия - по причинам, от меня не зависящим, - в конце 1956 года я появился на родине в Москве и стал понемногу отыскивать друзей юности, уцелевших в войну. У большинства за эти годы измени­лись адреса, а у некоторых... и фамилии. Я был приятно удивлен, узнав, что поэт Давид Самойлов -мой школьный и юности друг Дезик Кауфман, а товарищ еще с пионерских лагерей Сережа - про­заик Сергей Львов. Его первого я и навестил в редакции «Нового мира», еще руководимого А.Т.Твардовским. Сережа работал ре­дактором отдела критики.

То ли в тот, то ли в следующий мой приезд в Москву сидели мы у Сергея и в разговоре об «известинском» периоде работы моего отца (в 1935-1936 годах, между его освобождением из тюрьмы и вторым арестом) я упомянул имя Семена Александровича Ляндреса, ответственного секретаря «Из­вестий» при Бухарине. Слышал, что в годы террора и его не мино­вала горькая чаша.

- Ляндрес освободился, он выжил, - сказал Сережа. - И даже работает замом главного редак­тора журнала «Вопросы литерату­ры». Если хочешь, можешь ему позвонить.

Я, конечно, хотел: Ляндрес был в хороших отношениях с моим отцом, и когда нам после осво­бождения отца дали квартиру на Новослободской, Ляндрес помог с машиной - вероятно, из громадно­го гаража комбината «Известий».

Сергей полистал телефонный справочник Союза писателей - и вот я набираю номер...

- Семен Александрович? Здрав­ствуйте, с вами говорит Володя Сосновский, если вы меня помни­те...

- Ты где, в Москве?! - перебил он меня, можешь сейчас ко мне приехать? Наша редакция на Бау­манской, напротив Елоховской церкви...

Я посмотрел на друга:

- Сереж, ты не обидишься?

Нет, конечно, поезжай! Потом позвонишь.

И вот открываю дверь с таблич­кой: «Заместитель главного...» Семен Александрович, совсем седой, быстро пошел мне навстречу, обнял - и заплакал. Слезы навернулись и у меня.

Ведь это был в памяти мостик к тем годам, когда были живы и папа, и мама, когда у меня была семья...

У Ляндреса был сломан позво­ночник, спина углом и перебита рука. «Сидел в смертной каме­ре... Если б не разоблачили и не арестовали Рюмина (это был один из главных палачей, заместитель наркома ГБ. - Прим. В. С.), то через пару дней был бы я рас­стрелян... Но - расстреляли его!»

Мы сидели долго. Он расспра­шивал о судьбе моих родителей, хотя тогда я сам еще многого не знал о них, и о моей одиссее. Жил я тогда, освободившись в декабре 1953 года, в Прокопьевске, где перед самым моим освобождени­ем отыскал своего любимого младшего братишку Адика...

- Вы его помните?

- А как же!

Прощаясь, я спросил:

- Семен Александрович, ну, а у вас семья сохранилась?

- Да, и сын уже взрослый, писа­тель. Но ты его наверняка не читал. Он назвал имя и фами­лию, но из-за волнения от этой встречи она не удержалась в моей памяти, те дни были перегружены впечатлениями и встречами. И вышло так, что второй встречи с Ляндресом не было. Мне все ка­залось, что впереди - вечность!

Прошло десять лет. Мы снова сидели у Сережи Львова. Почему-то зашла речь о детекти­вах писателя Юлиана Семенова, который в те годы в писательской среде пользовался весьма малым уважением из-за близости к «орга­нам».

- Надо же, у такого уважаемо­го отца - и такой вот сын! - сказал Сергей.

- А кто его отец?

- Как "кто"? Да твой знакомый - Ляндрес! Отсюда и "Семенов" - он Семеныч, как я Львович.

Конечно, я запоздало сожалел, что не продолжил знакомство с Ляндресом. А в 1968 году в «Лите­ратурной газете» появился некро­лог: скончался председатель Союза журналистов СССР Семен Александрович Ляндрес. И очень много добрых слов о покойном.

И вот уже нет в живых и Юлиа­на Семенова...

Между прочим, в одной из пос­ледних его книг – «Тайны Кутузов­ского проспекта», где Юлиан Се­менов пишет об антисемитизме Сталина и его окружения, - есть такой абзац:

«... Сталин говорил старому большевику Л. Сосновскому: «Что ты вяжешься с этими политически­ми раввинами? Ты же русский! Иди к нам, дадим хорошую долж­ность!..»

Меня очень удивило, откуда у Юлиана такие сведения? Может быть, от отца, а у того - от моего папы? После того, как он освобо­дился (сидел в одиночке с апреля 1929 по февраль 1934-го), Сталин его вскоре принял, имел беседу. Но подробностей и я не знаю.

Это было до того, как Бухарин пригласил папу работать в "Извес­тиях", где Николай Иванович был главным редактором. Он же ранее перетащил в редакцию и Ляндреса, с которым до этого ра­ботал у Орджоникидзе. Нарком за хорошую работу премировал Семена Александровича легковой машиной, не помню, какой марки (на ней вез нашу семью Ляндрес на новую квартиру - оттого я и за­помнил эту деталь).

Но если Сталин действительно так говорил Сосновскому, то мог ли отец, человек отнюдь не болт­ливый, пересказать эту фразу Ляндресу? Он же к этому времени хорошо понимал, что такое «отец народов»!

Мог рассказать Бухарину... Но Юлиан-то мог услышать только от своего отца: когда был жив Буха­рин, будущий писатель был слиш­ком мал.

И почему Сталин считал Сосновского русским? Он был чисто­кровным евреем, хотя внешне явно не походил. Но ведь вождь знал обо всех все.

СПРОСИТЬ - не у кого.

 

Встреча с Искандером

 

В конце 1918 года, когда на партию меньшевиков еще не обрушилась лапа ЧеКа, Ю.Мартов назвал Сталина бандитом, в свое время исключенным Закавказским бюро РСДРП за уголовщину, экспроприации, связи с уголовным миром из партии.

Сталин, вошедший в первое советское правительство в должности Народного комиссара по делам национальностей, возмутился: кто смеет оскорблять члена пролетарского правительства?! Народного комиссара! Назвать бандитом?! (Хотя свою бандитскую сущность он доказал всей последующей жизнью). Сталин требовал суда!

И был назначен Третейский суд. Вероятно, цель была – развенчать меньшевиков, как политическую партию. Как ни странно, оппонентом Мартова, этого крупного теоретика марксизма, Ленин (или ЦеКа) направили тридцатидвухлетнего Л.С.Сосновского. По дороге Сталин все твердил:

- Надо ПАКАРАТ! Надо НАКАЗАТ!

Но задача была несколько иная – развенчать меншевизм.

Однако тех участников большевистского подполья из Закавказья, кто исключал Сталина, кто мог бы подтвердить обвинения Мартова, в Москве не оказалось: одни были на фронте, другие за линией фронта, третьи погибли во время английской оккупации Закавказья…

- И все равно, я буду повторять, что ты – бандит, бандит, бандит! – воскликнул Мартов.

Вынесенное ему «наказание» было что-то вроде трех суток домашнего ареста…

Историю эту, когда я подрос, рассказал мне старший брат, Лев, а он слышал ее от самого участника событий – папы.

…………………………………

Этот эпизод всплыл в памяти моей, когда прочел я в Самиздате гениальную повесть Фазиля Искандера «Сандро из Чегема». Позже это произведение передавал по радио «Голос Америки», и лишь значительно позже стало возможным опубликовать «Сандро…» в «Новом мире» - его зачитывали до дыр! Я же и до сих пор сохраняю самиздатовский экземпляр. Очень люблю, как все яркое и мудрое, написанное Фазилем Искандером.

…………………………………

Годы бегут. Году примерно в 1982 друг моей юности Дезик Кауфман (Давид Самойлов), узнав о моих травмах, написал мне:

- Приезжай, сведу тебя с хорошими специалистами; я буду в Москве в мае.- И назвал даты.

Меня обследовали, установили диагноз – нашли то, чего не разглядели местные эскулапы: перелом тазовой кости. Последний специалист в Центральном Институте травматологии и ортопедии (ЦИТО) сказал мне:

- Оставьте снимки, я еще посоветуюсь с коллегами… А чтобы Вам не тащиться в такую даль, давайте встретимся завтра в пять часов в метро на станции «Площадь революции».

Назавтра я снова навестил Давида Самойлова, он познакомил меня с другим талантливым поэтом Юрием Левитанским, его другом и соседом по подъезду. В разговоре речь зашла о Фазиле Искандере, а потом и о «Сандро из Чегема» и образе Вождя в повести. Я вспомнил и рассказал нигде не публиковавшийся случай с Мартовым. Ясно, что случай этот широкой публикации иметь не мог. Правда, некий ученый муж утверждал, что в подшивке «Правды» за 1918 год читал об этой истории. Но пойди, отыщи подшивку эту!

- Слушай, эту историю будет очень интересно послушать Фазилю! Заодно и с ним познакомишься!

Я и рта не успел раскрыть, - что у меня свидание с доктором, - а Самойлов уже набрал номер. Разговор звучал примерно так:

- Фазильчик! Здравствуй, дорогой! Это говорит Дэ Самойлов, который тебя любит, и кроме тебя и Льва Толстого ничего не читает… Фазиль, у меня сидит один человек из Сибири, тебе будет интересно его послушать… - в таком духе.

Фазиль сказал:

- Дай ему трубку, расскажу, как до меня добраться.

Я и заикнуться не посмел, что к пяти мне на «Площадь революции»… И в то же время, тот доцент с моими медицинскими бумагами… Я ж его потом не найду! Но – увидеть Фазиля Искандера! Говорить с Фазилем!

Дверь открыл он сам, мой любимый писатель. Но, провожая меня к нему, Самойлов, а еще больше Левитанский, меня предупредили: «Если ждешь блестящего собеседника, рассказчика – разочаруешься! Фазиль в беседе неповоротлив». Ю.Левитанский употребил даже иной термин.

Хозяин выспросил меня, сколько мог. Правда, сначала я рассказал историю про Мартова и Сталина. Об ограблении в Абхазии корабля и убийстве сообщников. Он сказал, что в Абхазии много знали… Но больше он расспрашивал меня…

Наконец, я глупо извинился, объясняя ему необходимость покинуть его, оказавшего мне такую честь. И о свидании на «Площади революции».

…Я опоздал более чем на сорок минут! И удивительнее всего, что доцент меня дождался! Я рассказал ему о неожиданном визите к самому Искандеру – и он сказал, что не обижается.

 

Из книги «Записки»

 

Палкин и профессор

Пришел этап. Прибывшие подходили к столам, расставленным у штаба – их распределяли по специальности и по бригадам.

Начальник ОЛПа («отдельный лагерный пункт») Палкин, который уже пообедал, включился в эту процедуру. Согнав одного из подрядчиков, сел за стол:

- Следующий!

К столу подходит небольшого роста пожилой зека в очках, называет фамилию, имя, отчество, статью… По лагерным нашим понятиям – старик.

- Специальность? – спрашивает Палкин.

- Я – профессор психологии – тихо отвечает зека.

Начальник некоторое время обдумывает ответ, наконец спрашивает:

- Швейную машинку починить можешь? «Зингер»?

Достала его, видно, жена с этой машинкой! Теперь оторопел зека:

- Простите, Вы, наверное, не так поняли… Я профессор психологии…

- Так швейную машинку…- и, услышав ответ отрицательный – Тоже мне профессор… Кислых щей!

Профессор спрашивал меня потом, в бараке, недоумевая:

- Он что, издевался?

- Нет, почему же! – пояснял я – Просто в его понятиях машинку может отремонтировать хороший слесарь; инженер – тем более, а профессор – это же высшая квалификация!

Профессор остался в обиженном недоумении. Он только начинал свой образовательный цикл.

В КВЧ*

- Сосновский, - вальяжно сказал мне начальник КВЧ капитан Панасюк, - слепи-ка мне пару статуев!

Хотелось ответить в рифму, но я только недавно отсидел трое суток в «кандее»**…

………………………

*КВЧ – культурно-воспитательная часть на лагпункте

**кандей – штрафной изолятор, карцер.

 

Урка и Мефистофель

Крадусь по промзоне*, прикрыв тряпкой новую работу – вылепил из глины Мефистофеля. Навстречу – урка, «законник»**.

- Что там у тебя? – интерес вполне понятный: что ты спер? Показываю.

- Это кто?

- Мефистофель…

- Жид?

- Ну, даешь! Князь тьмы! – говорю.

- А, буржуй,  …его мать. – Отстал, слава Богу. А то мог бы и забрать.

………………………

*промзона – рабочая зона, где расположены предприятия и строительные объекты

**законник – «вор в законе»

Еще в промзоне

Зав. столовой Ахметов, казах, был широкоскул, рябой, с жирной, какой-то сальной мордой. Противный. Не легко было Нинке уступить его домогательствам, но голод – не тетка, на пайке шестьсот граммов да жидкой баланде Нинка котлован копала, доходила…

Он обещал пятьдесят рублей, о них она и думала, отрабатывая. И, схватив полусотку, помчалась в вольный буфет*, предвкушая пир. Еще и бригадиршу можно угостить, глядишь, поставит на работу полегче…

Но здоровенная буфетчица оттаскала Нинку за волосы и подбила ей глаз – полусотка была дореформенная**.

Бригадирша назвала Нинку раззявой и велела катать тачку.

Над Нинкой смеялись. Ахметова материли.

…………………………

*вольный буфет – для вольнонаемных, зека туда ходить не разрешалось.

**денежная реформа – прошла в 1947 году.

 

Сайт создан в системе uCoz