Виктор Кузнецов, Москва
Дважды побывавший в аду…
Игоря (по паспорту – Израиля) Исааковича Гуревича знала вся Пенза. Пройдя путь от каменщика и плотника до главного специалиста, он больше сорока лет проработал в тресте «Жилстрой». Александр Евгеньевич Щербаков, 19 лет возглавлявший горисполком, неспроста называл этого – скончавшегося недавно – человека «академиком строительных дел».
В конце 1950-х годов нашу страну охватил строительный бум; тысячи семей из подвалов, бараков, развалюх переселялись в «малогабаритные», но отдельные квартиры. В Пензе тоже появились собственные «Черемушки», которым по типовому проекту предназначалось быть четырехэтажными – как и во многих не самых крупных городах. Но старший инженер производственно-технического отдела треста «Жилстрой» Гуревич тут же рассчитал и убедительно доказал в «Гражданпроекте», что на здешнем грунте свайные фундаменты новых домов – и кирпичных, и панельных – вполне способны выдержать пять, а не четыре этажа. Благодаря его настойчивости город приобрел нового жилья на 20 процентов больше…
Заклание
Игорь Гуревич, его жена Раиса Соломоновна, архитектор института «Гипромаш», и их домочадцы, ютившиеся до того в неблагоустроенной деревянной одноэтажке, в январе 1962 года тоже получили двухкомнатную квартиру. Семья успела туда вселиться, но тут в горком поступило гневное письмо: «Мне, участнику войны, квартиру дать не хотят, а фашисту Гуревичу дали». По молниеносному решению горкома администрация и профком строительного треста тут же аннулировали выданный двумя неделями раньше ордер, а общее собрание коллектива вынесло решение не просто о выселении семьи из квартиры, но и о снятии Гуревича с инженерной должности.
Гуревича тут же отчислили с четвертого курса вечернего отделения Пензенского строительного института – без справки об обучении. Но совсем из треста не уволили: уже на следующий после собрания день он вышел на работу плотником второго разряда…
Человека назвали «фашистом» и лишили крова за то, что он, попав в самом начале войны в плен, выжил в нацистском концлагере. И потом почти десять послевоенных лет был заключенным в Воркутлаге…
В плену у «сверхчеловеков»
В августе 1939 года 19-летний Изя Гуревич при огромном конкурсе поступил в ГИТИС. Но уже 1 февраля 1940 года прямо со студенческой скамьи его призвали в армию. Воинская часть, где он служил, была направлена в Бессарабию и дислоцировалась на западе Украины.
За первые две недели Отечественной войны от полка, вступившего в первый бой с немцами 25 июня 1941 года, уцелело не больше трети. 7 июля близ города Старо-Константинова часть попала в окружение. По рации поступила команда выходить поодиночке, но поначалу предписывалось сжечь штабной архив. Этим и занялся ефрейтор Гуревич, только накануне назначенный начальником секретного сектора штаба полка. И тут же получил пулевые ранения в обе ноги выше колен. Перевязав раны бинтами и понимая, что пленения не избежать, Израиль закопал в землю свой комсомольский билет.
Раненых (их набралось человек сорок) немцы свезли в лагерь близ Ямполя. Оказавшиеся там сослуживцы однополчанина-еврея не выдали, а начали звать Игорем. И тот, демонстрируя наколки инициалов на тыльной стороне левой ладони, записался москвичом Игорем Ивановичем Гуровым. Новое имя закрепилось за Израилем навечно; даже родители, когда сын через много-много лет вернулся домой, стали звать его этим русским именем («Раз это спасло тебе жизнь...»).
Чудом выжив в Ямполе, Гуревич осенью 1941 года попал в Шталаг-318, что находился в Силезии близ местечка Ламсдорф. Заключенных кормили баландой, и среди наших нашлись такие, что, отталкивая ослабевших товарищей, черпали еду из 50-литрового бака огромными котелками. Немцы над этим весело смеялись – их не волновало, что почти половина пленных оставалась голодной…
Гуревичу не раз доводилось видеть, как немцы уводили на расстрел выявленных ими евреев; он слышал выстрелы и до последнего часа помнил предсмертные крики…
Бараков в Шталаге-318 не было – спать приходилось в картофельных буртах, но когда численность заключенных резко сократилась, выживших перевезли в концентрационный лагерь Гросс-Розен – неподалеку от нынешнего Вроцлава.
Над Игорем там нависла смертельная угроза – в ходе санобработки парикмахер, по очереди бривший прибывающих, непременно обнаружил бы последствия бар-мицвы. Но ему повезло – у одного из пленных оказалась безопасная бритва, и он тщательно выбрил товарища…
Потом, совершенно неожиданно, руку помощи протянул старшина барака Ганс Распотник, немец-уголовник, поинтересовавшийся, кем Игорь был до войны. «Хотел стать артистом, - на ломаном немецком ответил Гуревич, - поступил в институт. Но учиться не дали». «Я тоже артист, - обрадовался немец. – До ареста работал конферансье в американском джазбанде Вайнтрауба Синкопатроса». «А я слушал этот оркестр в Москве в 1936 году!» – сообщил Игорь. И Распотник протянул ему тарелку с недоеденным супом. Гуревич взял ее, отошел к умывальнику, вылил суп в ведро, ополоснул и поставил на стол перед Гансом. «Ты что – не голодный?» - удивился немец. «Голодный, - ответил Игорь. – Но объедки с барского стола не ем».
С тех пор все месяцы, пока наши военнопленные жили в его бараке, Распотник ежедневно наливал Гуревичу дополнительную тарелку горячего супа…
Потом немцы стали отдавать русским часть содержимого посылок, приходивших полякам, чехам, французам от родственников и Красного Креста. Нашим посылки не приходили – советский Красный Крест заявил: «У нас нет военнопленных, есть только изменники Родины».
Заключенных в Гросс-Розене пороли за малейшие нарушения. Парня, пытавшегося сбежать из каменного карьера, повесили на виду у всех. Раненых и больных травили стрихнином, а умирать выгоняли из барака.
В феврале 1945 года Красная Армия вошла в Польшу, и оставшихся в живых заключенных перевезли в Судетскую область – во Флессенбург. 8 мая охрана лагеря передала уцелевших чешскому Красному Кресту, который разместил русских на квартирах местных жителей. Через несколько дней прибыл капитан армейской контрразведки, предложивший Игорю идти служить в СМЕРШ. «Я не могу бросить ребят, с которыми был в концлагере», - ответил Гуревич. А капитан заявил на прощание: «Дурак ты! Вы все скоро друг другу горло перегрызете».
- Увы, - вспоминал потом Игорь Исаакович, - он оказался прав. Именно так все и получилось.
Суд скорый и неправедный
До трагического для себя дня 16 октября 1945 года Гуревич числился в запасном полку и страстно увлекался художественной самодеятельностью – выступал в концертах как конферансье, пел в хоре, плясал, играл на аккордеоне…
В тот день Игоря пригласил к себе капитан, работавший в СМЕРШе при штабе армии, и показал доносы, подписанные Борисом Умановым и Юрием Горевым, согласившимися работать в контрразведке. Гуревич, обвиненный в предательстве и прислуживании фашистам, заявил, что это вранье. В течение двух часов он подробно рассказывал капитану о жизни в немецком плену. Но тот препроводил его в КПЗ – до суда, состоявшегося через два месяца в австрийском городе Сан-Пелтен.
Гуревич говорил на суде, что в лагере делал все для оказания помощи другим военнопленным, что «свидетелей» заставили подписать показания против него. Но его никто не слушал. Члены трибунала курили, переговаривались, и Гуревич, ощущая обреченность, сел на лавку. И просидел минут десять… Председатель, наконец, оглянулся, потушил папиросу и спросил: «Все?» «А что перед вами бисер метать? Вы ведь все равно не слушаете!» - в сердцах ответил подсудимый. И получил 15 лет с последующим поражением в правах на пять лет без конфискации имущества – «за отсутствием такового у осужденного».
«Игорь, что же ты наделал? – сказала секретарь суда, с которой он был знаком по самодеятельности. – Зачем полез со своим бисером? Твой приговор до суда был отпечатан на машинке, и тут стоит 10 простых лет. Их зачеркнули и сверху чернилами поставили – 15 каторжных».
Борис Уманов, один их тех, кто подписал донос, по пути домой на Дальний Восток заглянул в Пензу, отыскал родителей осужденного и сообщил, что Игорь ни в чем не виноват – суд был жестоким и неправедным. И посоветовал писать в Правительство…
В лагере шахты № 5 Воркутлага Игорь Гуревич пробыл десять лет. В первые же дни он встретил Ивана Бобрищева, знакомого по Гросс-Розену, который угодил в зэки как «мародер». После освобождения обратился к немцам с просьбой дать какую-нибудь одежонку, чтобы снять ненавистную лагерную робу. Те одежду выдали, но доложили об этом в советскую комендатуру. А четырьмя днями раньше вышел Указ о запрещении мародерства, и Иван схлопотал 20 лет каторги.
Прибыв на Воркуту за тремя месяца до Гуревича, Бобрищев числился уже в руководителях лагерного самообслуживания. И сумел на короткое время устроить приятеля официантом, в чьи обязанности входило разносить на подносе суп и кашу по этажам пищеблока. Работа, как вспоминал Игорь Исаакович, была легкой. Что позволило ему преодолеть разыгравшееся воспаление желчного пузыря… Потом Гуревича перевели в шахту лесогоном (он доставлял бревна для крепления верхнего слоя новых выработок), а в 1952 году сделали бригадиром проходческой бригады, пробивавшей штреки – горизонтальные тоннели, по которым двигаются вагончики с углем).
Участвуя в лагерной самодеятельности, Игорь Исаакович не раз встречался с «расконвоированными» деятелями культуры: кинодраматургом Алексеем Каплером, танцором Большого театра Марком Андриановым и другими.
После смерти Сталина грянула амнистия, и в лагере остались одни политические. Гуревича освободили в 1956 году – уже после ХХ съезда. Он приехал в Пензу к родителям. Из Ташкента туда наведалась и красавица Рая Левина, семью которой Игорь знал с детства… В августе следующего, 1957 года, Раиса стала женой Игоря и перебралась в Пензу.
«Выходи за него, не раздумывай! – советовала ей школьная учительница Валентина Горбачева. – Как Изю твоего ни чернили, он остался хорошим, порядочным человеком».
По настоянию жены Игорь Исаакович поступил на вечернее отделение строительного института. В 1962 году – после насильственного выселения из новой квартиры – они вместе поехали в Москву добиваться правды.
Реабилитация невинно осужденных
Игорь Исаакович и Раиса Соломоновна первым делом направились в Советский Комитет ветеранов войны – к легендарному Алексею Петровичу Маресьеву.Секция бывших военнопленных помогла им встретиться с солагерником Игорем Шуковым, проживавшим в подмосковных Мытищах и первым вручившим Гуревичу реабилитирующие свидетельские показания. «Зина, - крикнул Шуков жене, - иди скорее сюда, целуй его – он мне жизнь спас!».
Затем пошли письма из Польши, Чехословакии, Германии. Уцелевшие узники Гросс-Розена и Флессенбурга в один голос утверждали, что знают Израиля Гуревича (он же Игорь Гуров) только с хорошей стороны: он ничем не запятнал себя и пользовался большим авторитетом у заключенных…
Все показания, нотариально заверенные и переведенные на русский язык, Гуревич направил в Главную Военную Прокуратуру, пообещавшую рассмотреть дело за три месяца. Ответа, однако, не последовало, и Гуревич добился встречи с заместителем Главного Военного прокурора генерал-майором Викторовым. Несмотря на его обещание ускорить рассмотрение, дело с мертвой точки не сдвигалось. Тогда писатель Александр Васильев, служивший в одной части с Гуревичем до самого окружения, пошел к главному редактору «Литературной газеты» Сергею Сергеевичу Смирнову. (В каком-то, не помню уже каком, издании наткнулся я на утверждение, что сегодня этот выдающийся русский писатель был бы в одной шеренге с доморощенными национал-«патриотами». И не поверил этому – человек высокого ума и чистого сердца антисемитом быть не может. Это удел ущербных).
Смирнов, просмотревший все документы, направился к генералу Викторову, который тут же пригласил следователя, занимавшегося делом Гуревича. И тот доложил, что за 1942-45 годы за Гуревичем ничего нет, но отсутствуют свидетели его поведения в 1941 году.
«Литературка» помогла отыскать Николая Клименка, прибывшего в Гросс-Розен в одном этапе с Игорем Гуревичем, и съездить к нему в Белоруссию. А Раиса Соломоновна нашла Юрия Горева, чьи показания в 1945 году фигурировали в обвинительном заключении. И выяснила, что Горев тогда разбился на мотоцикле и показания, сочиненные следователем, подписал на операционном столе…
Известие о реабилитации Гуревич получил в 1963 году. Его восстановили на работе, признали ветераном войны. И даже дали новую квартиру… В следующем году он окончил институт, участвовал во встрече бывших узников нацистских концлагерей в Колонном зале Дома Союзов и вместе с С. С. Смирновым посетил Брестскую крепость…
- Несмотря на пережитое, - повторял он до самой своей кончины, - я считаю себя вполне счастливым человеком.