Опубликовано в журнале «Корни»
№33, стр. 5-21 и на сайте
http://shorashim.narod.ru/best.html
Юбилей Юнны Мориц
Президент — поэту
«...Вы всегда шли и продолжаете идти своим, доступным только избранным мастерам, путем — и в искусстве, и в жизни. Ваши прекрасные лирические произведения стали близки и дороги многим людям. Особую страницу своего творчества Вы посвятили детям. На Ваших светлых, добрых, искренних стихотворениях выросло несколько поколений юных читателей, которым Вы открыли волшебный мир поэзии...».
Владимир Путин
2 июля 2007 г.
Павел Басинский
(Россия, Москва )
Неудобный поэт
Юнна Мориц отмечает юбилей
1937 год, оказавшись страшным годом для русской интеллигенции, в качестве компенсации, что ли, одарил нас целым поколением замечательных писателей. Белла Ахмадулина, Андрей Битов, Александр Вампилов, Владимир Маканин, Валентин Распутин...
В этом славном и сложном
ряду стоит и имя, пожалуй, самого неудобного поэта современности Юнны Мориц. С
одной только оговоркой: она никогда не числила себя «в ряду». Разве что в «черных
списках». «И в черных списках было мне светло,/И многолюдно в одиночестве
глубоком...» – написала она о себе недавно, подводя итог своей творческой
биографии. Поэты любят парадоксы. Но для Юнны Мориц парадокс – не прием и даже
не принцип, а некая неизбежная составляющая жизни.
«В год моего рождения
арестовали отца по клеветническому доносу, через несколько пыточных месяцев
сочли его невиновным, он вернулся, но стал быстро слепнуть. Слепота моего отца
оказала чрезвычайное влияние на развитие моего внутреннего зрения».
Во время учебы в
Литературном институте отправилась в арктическое плавание на ледоколе «Седов»,
была на зимовках на мысе Желания на Новой Земле. Здоровый поступок для
начинающего советского поэта. Но не для Юнны Мориц.
«Законы арктического
сообщества повлияли так сильно на мою 19-летнюю личность, что меня очень быстро
исключили из Литинститута за «нарастание нездоровых настроений в творчестве» и
напечатали огромную разгромную статью в «Известиях»...»
Поэтические книги
издавала с разрывом в десять лет, поскольку попала в «черные списки» за стихи «Памяти
Тициана Табидзе»: первая «Мыс Желания» – в 1961 году, вторая «Лоза» – в 1970-м.
Уходила в детскую поэзию, где дышать было вольготней. Последнее молчание было в
90-е годы, когда все как раз отчаянно много говорили. Но при этом резко
выступила против натовских бомбежек Сербии, на которые либеральная интеллигенция
как раз старалась закрыть глаза. Ее поэма «Звезда Сербости» написана в жанре «плача».
Но она не считает это своим гражданским поступком. «Эта поэма написана человеком
того народа, который был подвергнут геноциду, о народе, который в данный момент
убивают. Думаю, что именно я должна была испытать это очень сильное и глубокое
потрясение. Это не гражданская позиция, а позиция человека, на которого бомбы
летят. Почему, когда евреев убивают в Бабьем Яру, – это глубокое личное
переживание, а когда убивают сербов в Белграде, – это гражданская позиция?»
«Я верую в Творца
Вселенных, в безначальность и бесконечность, в бессмертие души. Никогда не была
атеистом и никогда не была членом какой-либо из религиозных общин. Множество
сайтов, публикующих списки масонов России, оказали мне честь быть в этих списках.
Но я – не масон».
Юнна Мориц – изумительный пример поэта, отстоявшего себе в жизни только одно, но зато исключительное право: быть Поэтом. Ее боятся маститые критики и обожают начинающие поэты, причем самых разных вкусов и направлений, инстинктом чуя в ней образец для подражания, не творческого, но жизненного.
«Хорошо — быть молодым,
За любовь к себе сражаться,
Перед зеркалом седым
Независимо держаться,
Жить отважно — черново,
Обо всем мечтать свирепо,
Не бояться ничего
– Даже выглядеть нелепо!»
И это не позиция. Это просто — Юнна Мориц.
Российская газета
------------------------------------------------------------------------------------
Леонид Сорока
(Израиль, Кармиэль)
Заметки о Поэтке
У Юнны Мориц юбилей. Ей
принадлежит выражение о том, что она живет в мире, где все живы. Жив Пушкин,
живы Блок, Хлебников, Гомер, Данте, царь Соломон…
С большим почтением
относясь к этой метафоре, всё же хочу сказать, что нам, беззаветно влюбленным
в Поэтку, всё же важно знать — Юнна Мориц живет с нами в одно и то же время
совсем не виртуально.
Живет не только как
могучее явление (представляю, как могу получить от неё по лбу за это определение),
но и просто как человек из плоти и крови, любящий и ненавидящий, складывающий
здание своего дома из такого материала, над которым время не властно.
Живёт с нами на одной
земле Поэтка, откликающаяся своей чистой лирикой не только на зов вечности, но и
на сиюминутные наши беды и радости.
Давним поклонникам её (хотя
никак не поворачивается язык назвать легион любящих Поэтку поклонниками)
известен на память каждый шаг её биографии.
Родилась 2 июня 1937
года в Киеве. В 1954 году окончила школу с золотой медалью. В 1955-ом была
принята в Литературный институт и закончила его в 1961 году.
В 1962 году написала
стихотворение, посвященное памяти Тициана Табидзе «На Мцхету падает звезда…»,
опубликованное в журнале «Юность» в 1963-м и надолго попала в черные списки.
Много позднее она напишет: «И в черных списках было мне светло…»
Стихотворение это, как
вспоминал Евтушенко, «вызвало гнев в ЦК, но не очень понравилось своей
жесткостью и многим либералам».
Нет, я не стану в небольшой
заметке в подробностях рассказывать, как перед этим Юнну Мориц исключали из
Литинститута, как во все времена, при всех дворах она оказывалась не ко двору.
Похоже (да что там похоже, вполне определенно), ей самой как раз очень по душе
это её место – место вне дворовых свит, обойм, тусовок…
Так уж случилось, что я
тоже родился в Киеве. И в 70-е годы был знаком с ее старшей сестрой —
подвижницей и умницей, архитектором и светлым человеком, имел радость знать её
маму, мудрую и светившуюся добром и ласковым юмором даже и на девятом десятке
жизни.
Пронзительнейшие стихи
Юнны Мориц посвящены этим двум самым близким для неё людям.
Наше доброе знакомство
с самой Юнной Петровной длится десятилетия. И оно отнюдь не идиллическое. Она
никогда не стремится быть никому приятной ни в творчестве, ни в личных
отношениях.
Порой может сделать
больно, но боль эта целебна. Когда шрам затягивается, не остается никакой обиды.
Она писала мне, когда
был для этого повод, весьма колючие письма. И она же первой поздравила меня с выходом
моей детской книжки «Про мышонка Шона, про амстердамского кота Тома и про разное
другое», прислав теплые слова похвалы, которыми она не привыкла разбрасываться.
Я оказался в Москве как
раз в дни, когда вышла в свет её книга «Как по закону – привет почтальону». Уже
прошло с тех пор почти два года. А вобрать в себя всю мощь этого тома я не смог
еще и до сих пор.
Прокричав много лет
назад «Кто это право дал кретину совать звезду под гильотину?», она и сейчас
всем нам дает щедрые уроки сопротивления.
Нам, тем, которые крепки
только задним умом.
Она является мощнейшим
раздражителем не только для тех, кому не нравится её имя-фамилия, но и иным,
считающим себя ужасно пр-р-рогрессивными. Многим не по душе её далеко не
парламентские филиппики в адрес либеральной готовности лечь под любую мерзость,
если она из «своих».
Её поэма «Звезда
Сербости», всем своим темпераментом направленная против бомбежек Югославии, сама
произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Гнев против «правозащитной братвы»
вызвал соответствующую реакцию – как можно быть такой неполиткорректной и бестактной?
Юнне Мориц можно всё, что считает нужным её Муза.
Нет более гневного борца
с фашизмом в любых его проявлениях. А как дорого стоят её классические переводы
еврейского поэта Мойсея Тейфа. Сборник этого поэта в её переводах купил я еще
десятиклассником в магазине «Книга» на углу Саксаганского и Красноармейской.
Раскрылось сразу на стихах о «кихэлэх и зэмэлэх». Вырос я в семье, где эти самые
«кихэлэх» пекла моя мама. А мою двенадцатилетнюю сестричку Верочку живьем
бросили в колодец фашисты. И стихи эти, положенные потом на музыку и от этого
ставшие еще более щемящими, сразу захватили.
Объясняю девочке
Этих слов значенье:
– Кихэлэх и зэмэлэх
Вкусное печенье,
И любил когда-то
Есть печенье это
Мальчик мой, сожженный
В гитлеровском гетто.
…Где же ты, мой мальчик?
Сладкоежка, где ты?
Полыхают маки
Там, где было гетто.
Полыхают маки
На горючих землях…
Покупайте детям
Кихэлэх и зэмлэх!
Детские стихи Юнны Мориц
– совсем отдельные кораблики во флотилии её творчества. Хотя стиль плаванья –
парадоксальный и раскрепощенный, в них так же чувствуется, как и во взрослых.
В одной из киевских
газет я прочитал интервью с Юнной Мориц, в котором она рассказала, что первое
стихотворение сочинила в 4 года:
Ослик встал
на табуретку.
Ослик съел
свою таблетку.
Наконец-то горло
У него продёрло.
А сегодня стоит сказать «Большой секрет для маленькой компании» или «Ёжик
резиновый», или «Собака бывает кусачей только от жизни собачьей…» — и у читателей
нескольких поколений на лице сразу появляется улыбка, как при встрече с добрым
знакомым.
Книги для детей Юнны
Мориц сметаются с прилавков, едва успев появиться. Как, впрочем, и недетские. А
каждая новая публикация становится событием.
Порой я получаю от
знакомых упреки – почитай, что напечатала в «Литературке» твоя Юнна Мориц.
Весь фокус как раз в том,
что она не моя, не «Литературкина», не правых и не левых, не центристов и не
эгоцентристов…
Как ни старается каждый
прописать её по своему ведомству.
Национальная её
принадлежность – вовсе не факт, что она проходит по списку друзей Израиля.
Не в том смысле, что она
его недруг. Просто тусовки по этническому принципу ей так же малосимпатичны, как
и по всякому другому.
Она – такой аномальный
центр, где зарождаются бури протеста и циклоны возмущения. И они втягивают в свою
воронку уже казалось бы прекрасненько и уютненько обустроившиеся миры.
Она даже стихи
определяет в свойственной ей манере на хорошие и хорошенькие, вовсе не имея в
виду положительную оценку. Хорошенькие не проходят по ее ведомству. Хорошеньких
пруд пруди, и они всё прибывают.
А Юнна Мориц одна и второй
не предвидится.
И как замечательно, что
есть у нас такая радость, такое счастье поздравить её с юбилеем и перечитать её
книги, которые, конечно же, есть у большинства влюбленных в русскую поэзию.
А закончить эти заметки
по случаю замечательной даты пусть мне поможет сам юбиляр, сама Поэтка:
Я десять лет не издавала книг,
но не рыдала, что «сижу в опале».
В какой опале, если ни на миг
ни я, ни мой читатель не пропали?!.
Как видите, пропасть не так легко,
гораздо легче молоко рыданий
доить, доить рыданий молоко,
его сдавая множеству изданий.
Подумаешь!.. За эти десять лет
могла я дуба дать — пустяк, но всё же
привет тебе, читатель мой, привет,
здесь чудесам конца и края нет:
чем старше твой Гомер, тем ты – моложе.
----------------------------------------------------------------------------
Об авторе. Сорока Леонид – род в 1940 г. в Киеве. Автор книг лирики и детских книг. Переводчик. Член Союза Писателей Израиля, член Пен–клуба. Работал журналистом в прессе для детей. Публиковался в журналах «Юность», «Нева», «Радуга», «Литературной газете», в детских журналах. С 1991 года живет в Израиле, в Кармиэле. Печатается в московских и израильских журналах. Главный редактор Кармиэль-ской ОН-ЛАЙН газеты «Новости Кармиэля».
Юнна Мориц
СТИХИ
* * *
Александра Исаевича Солженицына
Всех беззаветней и всех первей
Раскручивал русской земли еврей –
Лев Копелев.
Еврейский заговор был налицо,
Солженицына изобразил лицо
Всех беззаветней и всех первей
Художник, русской земли еврей –
Вадим Сидур.
Евреи России сошли с ума
От счастья, что расступилась тьма,
И солженицынские тома
Они размножали невероятно,
В диких количествах…
И – бесплатно.
Такого читателя больше нет
И вовеки не будет у Солженицына.
А книга его про двести лет
Русских с евреями – ох, грешна…
Да простит ему Бог
Этот подлог,
Этот выгодный бред,
Где Огромный Секрет –
Что такого читателя
Больше нет.
И вовеки не будет.
После войны
В развалинах мерцает огонек,
Там кто-то жив, зажав огонь зубами.
И нет войны, и мы идем из бани,
И мир пригож, и путь мой так далек!..
И пахнет от меня за три версты
Живым куском хозяйственного мыла,
И чистая над нами реет сила -
Фланель чиста и волосы чисты!
И я одета в чистый балахон,
И рядом с чистой матерью ступаю,
И на ходу почти что засыпаю,
И звон трамвая серебрит мой сон.
И серебрится банный узелок
С тряпьем. И серебрится мирозданье.
И нет войны, и мы идем из бани,
Мне восемь лет, и путь мой так далек!..
И мы в трамвай не сядем ни за что -
Ведь после бани мы опять не вшивы!
И мир пригож, и все на свете живы,
И проживут теперь уж лет по сто!
И мир пригож, и путь мой так далек,
И бедным быть для жизни не опасно,
И, господи, как страшно и прекрасно
В развалинах мерцает огонек.
Старое
кино
В старых фильмах – наивные люди,
В старых фильмах – наивные власти,
Представленья наивны о блуде,
Представленья наивны о страсти.
Там наивные пушки грохочут,
Там злодеи наивно жестоки.
В старых фильмах – наивности почерк
Оставляет предсмертные строки.
Там расцветы наивных империй
И восстанья наивных колоний,
Там наивных полно суеверий,
Там наивны уран и плутоний.
Там наивны кровавые битвы,
Там наивны коварные игры,
В старых фильмах – наивные бритвы
И наивных наркотиков иглы.
И с улыбкой глядим превосходства
Мы на эту наивную живность, –
Зная страшную силу господства,
Что угробила нашу наивность.
* * *
Это – что?.. Это – что же такое?.. Такое, такое
Книготворение и такое рисункописание,
Когда почерк сирени расцвёл
кислородной строкою
И вписали тебя в благодать, где касатки касание,
Где касание ветра и света заоблачных мест, –
Ты в послание вписан,
ты вписан в мерцание точек
И в мерцание линий, где яблоня яблок не ест,
А впадает плодами своими в послания почерк.
Дверь
Если вдруг потеряете память,
Себя потеряете вдруг,
И кто-то найдёт вас на станции
Возле дороги железной,
В милицию сдаст, в психбольницу, –
Везде вы увидите двери,
А также ключи от дверей…
И, в скважине ключ повернув
Сто раз наяву и во сне,
Вы вспомните дверь и ключи,
Которыми дверь открывалась,
Которыми дверь закрывалась…
И вспомните вы не мозгами,
А телом, конкретно – рукой.
И дверь вас найдёт, как родная,
И дверь вас домой заберёт.
* * *
Дай мне руку, дай мне ногу,
Дай мне попку и живот,
Я возьму тебя в берлогу,
Где душа моя живёт.
Там вселенские просторы,
Там галактики времён,
Там любовь, секрет которой
Знает Бога почтальон.
* * *
Собою, и только собою,
Не мерой вещей, не судьбою,
Не другом, не даже врагом
Ты будь недоволен и пытан, –
Не ходом событий, не бытом,
Не тем, что творится кругом.
В какой ни окажешься яме,
Ты выкуп заплатишь люблями,
Люблями, и только люблями, –
Иначе ты будешь рабом,
Затравленным, битым, убитым
Событиями, пошлостью, бытом
И всем, что творится кругом
* * *
Пишите для себя – как пишут дети,
Как дети для себя рисуют звуки,
Не думая о том, что есть на свете
Христоматийно творческие муки.
пишите для себя – как бред любови,
Как поцелуи пишут и объятья,
Не думая о том, что наготове
Станок печатный должен быть в кровати,
Читающий народ и славы трубы,
И уж конечно, слава мировая...
Пишите для себя – как пишут губы,
Самозабвенно строки повторяя.
Пишите для себя – как пишут втайне,
Где не растут ничьи глаза и уши.
Пишите для себя – как пишут крайне
Ранимые и трепетные души.
Чудное мгновенье
В комнате с котенком,
тесной, угловой,
я была жиденком
с кудрявой головой,
а за стенкой звонкой,
молоды и стары,
спали под иконкой
крещенные татары,
было их так много,
как листвы в алле,
всем жилось убого –
а им веселее!..
Они голых-босых
татарчат рожали,
и в глазах раскосых
пламенья дрожали.
Там была чечетка,
водка с сухарями,
парни с якорями,
клен в оконной раме,
под гитару пенье,
чудное мгновенье –
темных предрассудков
полное забвенье.
