Опубликовано в журнале «Корни» №31, стр. 89-91 и на сайте http://shorashim.narod.ru/best.html

При использовании ссылка на журнал «Корни» обязательна.

Велвл  Чернин

(Израиль)

«День прекрасен и так тяжело...»

Заметки о еврейском поэте Александре Белоусове

Имя Александра Белоусова навсегда останется в истории еврейской литературы. Совсем не потому, что по национальности он был русским. Да, его называли «гер-цедек фун дер идишер литератур» («новообращенным еврейской литературы»). Да, он сам когда-то написал, персонифицируя идиш, язык своего творчества: «Их бин дайн штифзун, нор а зун» («Я твой пасынок, и все равно – сын»). Но феномен Белоусова состоял не в этом. Русские давно перестали удивляться и умиляться тому, что на их языке творят и сыны нашего народа. Многие евреи стали классиками русской литературы ХХ века. Нам тоже пора перестать удивляться тем немногим, кто пришел в литературу на нашем языке извне и стал ее неотъемлемой частью.

Место Александра Белоусова в поэзии на языке идиш определяется не его происхождением. Это всего лишь штрих его биографии, пусть несколько экзотический.

Сам Белоусов относился к этой экзотичности своего положения, положения еврейского поэта русской национальности, с долей юмора. К своему пятидесятилетию, уже в Израиле, он написал по этому поводу стихотворение, приводимое ниже в подстрочнике.

ПОЧТИ ШУТКА

Белоусов звучит по-еврейски коряво,

Как, не рядом будь упомянут, Мандельштам по-русски.

Но если бы, гонясь за славой,

я бы писал не на идише, а по-тунгусски,

разве пришел бы я туда, где я сейчас,

разве я шагал бы по Земле Святой?

Я бы жрал водку где-то в чуме,

А на закуску

Жарил бы ездовую собаку.

Но он был одним из нас – и в эпоху журнала «Советиш геймланд»* со всеми его достоинствами и недостатками, и после массовой репатриации в Израиль. Меня сближала с Белоусовым мало кому доступная двойная еврейская жизнь: с одной стороны – бытие официально признанного советского еврейского литератора, а с другой – участие в неформальном (а зачастую и нелегальном) еврейском движении. Я встречался с ним в редакции «Советиш геймланд» и я же работал с ним позднее в редакции одной из тель-авивских газет на русском языке.

Еврейская страна не дала нам возможности зарабатывать на жизнь в прессе на идише. Тиражи русскоязычных изданий были неизмеримо больше, а еврей, как говорится, «дарф обн парносе» (должен иметь заработок), даже если он русский. Но после работы мы встречались в «Бейт-Лейвике», в тель-авивском Доме писателей и журналистов, пишущих на идише, на заседаниях редколлегии созданного в начале 90-х годов тогда еще молодыми  репатриантами из СССР и Латинской Америки литературного альманаха «Найе вегн»**, на иерусалимской квартире Иосифа Керлера, замечательного еврейского поэта, одного из первых борцов за репатриацию евреев из СССР. Там, где еще звучал идиш.

Белоусов был одним из нас. Он был вместе с нами в наших казавшихся заранее обреченными на провал попытках не дать умереть литературе на нашем языке, агонизирующем вот уже полвека. Поэзия Александра Белоусова, поэзия классического русского стиха, столь отличного от модернистских форм верлибра, популярного в последние десятилетия на Западе и в Израиле, есть и останется неотъемлемой частью нашей литературы. Наряду с приверженностью к классическому русскому стиху, легшему в основу новой еврейской просодии* на рубеже XIX и XX веков Белоусову были свойственны непринужденная свобода и уверенность в использовании богатейших языковых средств идиша и богатство аллюзий на классические религиозные еврейские тексты.

В отличие от большинства репатриантов из СССР, в том числе многих еврейских советских писателей и поэтов, он был знатоком «маленьких буковок». В этом смысле он был наиболее аутентичным продолжателем традиции светской еврейской поэзии, опиравшейся на культурные коды еврейской религии, традиции, которая, казалось бы, умерла в СССР со смертью великого Шмуэля (Самуила) Галкина в 1960 году. И после этой печальной даты в еврейской советской поэзии порой мелькали цитаты из Танаха и Талмуда, но всеобщая безграмотность советских людей в классической религиозной литературе приводила к тому, что такие цитаты часто заставляли вспомнить старую еврейскую поговорку: «Аз рибойне-шел-ойлем вил баштрофн ан аморец, лейгт эр им ин мойл арайн а лошнкойдешдик ворт» («Когда Всевышний хочет покарать неуча, Он вкладывает ему в уста древнееврейское слово»). Белоусов же был знатоком не просто древнееврейского языка, но богатейшей духовной и литературной традиции, которой этот язык служил. Еврейство настолько пронизывало его творчество, что русский язык просто не мог стать средством его выражения. Как и многие родившиеся в России еврейские поэты, иногда он делал попытки писать по-русски. Как и у большинства из них, эти попытки не шли ни в какое сравнение с написанным им на еврейском языке.

Говоря о том, что Александр Белоусов был одним из нас, я имею в виду и его принадлежность к немногочисленной группе писавших и еще пишущих на идише литераторов, родившихся после Катастрофы, которую в России принято именовать Холокостом. Именно эта группа поддерживает сейчас, в начале XXI века то живое, что осталось в литературе на нашем старом добром «маме-лошн». Но он был первым из нас. Большинство литераторов ныне активного поколения пришло в литературу на языке идиш, как и автор этих строк, не раньше начала 80-х годов. К этому времени Александр Белоусов был уже признанным еврейским поэтом. Делая свои первые шаги в еврейской литературе – да и позднее тоже, я с глубоким вниманием выслушивал замечания молодого метра. Именно так я его и воспринимал.

Из всех писавших на идише поэтов послевоенного поколения он первым пришел и первым ушел в вечность. При жизни Александр Белоусов не издал ни одного стихотворного сборника. Все его произведения разбросаны по многочисленным  еврейским периодическим изданиям разных стран. Несколько раз я заговаривал с ним о том, что пора бы издать сборник, что деньги на издание в Тель-Авиве найдутся. Он соглашался, но все время откладывал подготовку собственного сборника на потом. Только сейчас, после смерти поэта первый сборник стихотворений Александра Белоусова готовится к печати.

После ухода людей из жизни многое из сказанного и сделанного ими обретает как бы второе, символическое значение. В отношении стихотворений это утверждение справедливо вдвойне. Я часто перечитываю стихи Александра Белоусова и каждый раз нахожу в них некие новые штрихи, не замеченные, не прочувствованные раньше. Я убежден, что поэзия живет в полной мере только на том языке, на котором она была создана. И все же я завершу свои короткие заметки об Александре Белоусове подстрочным переводом одного из наиболее полюбившихся мне его последних стихотворений – «Дер снэ» («Неопалимая купина»):

А день жарок,/ и день прекрасен,/ и так тяжело/ идти через пустыню./

Утомлено сердце/ и пустыня пустынна,/ но посреди песка/ вспыхивает куст./

Не мечта ли то,/ что видит мой глаз?/ Неужто ради меня/ произошло такое чудо?/

И странный голос/ послышался мне:/ «Сними башмаки –/ свята эта земля./

Не страшись, раб мой:/ Всего один маленький шаг/ в середину куста –/ и ты будешь с Богом»./

Единым с Ним быть – / велика заповедь;/ и в пылающее пламя/ я делаю последний шаг.

--------------------------------------------

Об авторе. Велвл Чернин  –  еврейский поэт и литературовед. Родился в 1958 году в Москве. В 1983-1987 гг. работал в редакции журнала «Советиш геймланд» В 1990 г. репатриировался в Израиль. Живет в поселении Кфар-Эльдад в Иудее. В 1999 г.в университете Бар-Илан в Рамат-гане защитил докторскую диссертацию по советской еврейской литературе. Автор четырех поэтических сборников, лауреат  литературной премии Давида Гофштейна.