Опубликовано в журнале «Корни» № 17, стр. 35-49 и на сайте http://shorashim.narod.ru/best.html
При использовании ссылка на журнал «Корни» обязательна.
Рекомендуется как методический материал для просветительских
мероприятий, посвященных памяти Шолом-Алейхема.
Сергей
Беркнер
(Воронеж)
Еврейский колорит в творчестве
Шолом-Алейхема
Шолом Рабинович, крупнейший еврейский
писатель, принявший впоследствии псевдоним Шолом-Алейхем (еврейское приветствие
“мир вам”) родился 2 марта 1859 г. в Переяславе (сейчас – Переяслав-Хмельницкий),
Полтавской губернии в патриархальной, небогатой семье. Отец писателя –
Менахем-Нохум Рабинович – держал заезжий дом. Шолом учился в хедере,
традиционной еврейской школе. Детские годы будущий писатель провел в местечке
Воронково, которое он позже вывел в своих произведениях под названием
Касриловки. Когда Шолому было 13 лет, он лишился матери и переехал с младшими
братьями и сестрами к родителям матери в местечко Богуслав.
В 1873 г. он поступил в
Переяславское уездное училище, где проявил большие способности к учению. В 1876
г. Шолом Рабинович окончил уездное училище и стал давать частные уроки. В 1877
г. поступил домашним учителем к богатому еврею Элимелеху Лоеву, который жил в
деревне Софиевке Киевской губернии, и в течение трех лет занимался с его
дочерью Ольгой. Прошло еще три года, и Ольга Лоева стала женой Шолом-Алейхема.
В дальнейшем Шолом-Алейхем называл свою жену еврейским именем Годл.
С
1879 г. будущий писатель начинает сотрудничать в еврейских газетах, он пишет корреспонденции
на иврите. Четырьмя годами позже, в 1883 г., Шолом-Алейхем переключается на
язык идиш, на котором говорили, читали и писали тогда миллионы евреев в
Восточной и Центральной Европе, а также за океаном. Он публикует повесть “Два
камня“, рассказы, фельетоны, стихи. В 1887 г. писатель поселился в Киеве. Год
спустя умер отец писателя. Шолом-Алейхем посвящает памяти отца книжку “Букет
цветов”. Тогда же появляется один из первых романов писателя – “Стемпеню”.
Шолом-Алейхем встречается и лично знакомится с основоположником еврейской
литературы Менделе Мойхер-Сфоримом. В 1891 г. Шолом-Алейхем посетил Париж,
Вену, а также Черновцы. По возвращении он печатает ряд очерков и новелл на
русском языке. В девяностых годах писатель начинает писать первые рассказы из
цикла “Менахем-Мендл” и повести, позже вошедшие в его наиболее известное
произведение “Тевье-молочник” (“Тевье дер милхикер”).
Несмотря на плохое здоровье, Шолом-Алейхем
продолжает много писать, в том числе пишет новые повести цикла “Тевье-молочник»,
роман “Блуждающие звезды”. В 1910 г. избранные произведения Шолом-Алейхема
начали издаваться на русском языке, их тепло встречает русская критика.
Весной 1914 г. писатель вновь побывал во многих городах и
местечках России. Он выступал с публичным чтением своих произведений. Читатели
всюду встречали его с восторгом. Когда началась Первая мировая война,
Шолом-Алейхем лечился на немецком курорте Альбеке. Как русский подданный он был
интернирован со всей семьей в Берлин. Оттуда ему удалось перебраться в нейтральную
Данию. К концу 1914 г. Шолом-Алейхем переехал в Нью-Йорк. Невзирая на ухудшение
состояния здоровья, писатель продолжал писать. В 1915 г. он написал комедию
“Крупный выигрыш”, начал художественную автобиографию “С ярмарки”. Он собирался
по окончании войны вернуться в Россию. Но в
мае 1916 г. болезнь резко обострилась. 13 мая 1916 г. Шолом-Алейхем скончался в
Нью-Йорке в возрасте 57 лет. Тысячи людей провожали писателя в последний путь.
Хотя на рубеже XIX-XX веков литература на идиш
достигла подлинного расцвета и целый ряд писателей и поэтов завоевали широкую
известность, Шолом-Алейхем заметно выделяется среди них. Он стал не только
наиболее любимым и читаемым еврейским писателем, но благодаря переводам на
другие языки – классиком мировой литературы.
Шолом-Алейхем
непревзойденный мастер монолога. Но монолог этот особого характера – персонажи
писателя сами рассказывают о себе. Обычно они простодушные люди, без хитростей.
Вот как начинает свой рассказ о себе Ента Куролапа, героиня рассказа “Горшок”
(“Дос тепл”): “Не знаю, знаете ли вы меня или нет. Я – Ента, Ента Куролапа …”
Вот как звучит начало этого простодушного рассказа в оригинале, на идиш:
«Ребе!
Их вил айх фрегн а шайле вил их айх. Их вейс ништ, цу кент ир мир, цы кент ир
мир ништ. Их бин Енте бин их, Енте ди Куролапничке. Их хандл мит эйер хандл
их…»
Ента
истинная женщина из народа и она говорит на неподдельном народно-разговорном
языке. Одним из средств “народной риторики” являются синтаксические повторы, в
которых в конце предложения кратко повторяется основная синтаксическая схема
предложения. На русский язык этот народный синтаксис можно было бы передать,
например, следующим образом:
«Ребе! Я хочу задать Вам
один вопрос, хочу я… Я торгую яйцами, торгую я…»
Ента многословна, поток ее речи
так и льется, и льется, и это утомляет слушателя. Однако ее говорливость,
повторы, нанизывание подробностей вызывают улыбку у читателя. В конечном счете,
когда читатель лучше постигает ситуацию, о которой повествует Ента, этот
рассказ вызывает совсем другие эмоции. Невольно сжимается горло, а на глаза
наворачиваются слезы. Происходит это потому, что рассказ о горшке лишь по форме
смешон. На самом деле это трагическое повествование о вымирании целой семьи от
туберкулеза. Читатель постепенно понимает, что забавная, ни на минуту не
умолкающая женщина – самоотверженная мать, героически борющаяся за жизнь своих
детей.
Монолог в том виде, как его
создал Шолом-Алейхем, то есть доверительный рассказ от первого лица, как нельзя
лучше служил излиянию души простого человека. Такое незатейливое повествование,
сопровождающееся повторами, несущественными подробностями, нередко смешное по
форме, но печальное по существу, вызывает у читателя сложную, неоднозначную
реакцию: с одной стороны, он не может сдержать улыбку, а с другой –
сопереживает и сострадает герою, как правило, человеку с трудной судьбой.
Формой монолога Шолом-Алейхем
пользуется не только в рассказах, но и в своих крупных произведениях. Письма
Менахем-Мендла к его жене Шейне-Шейндл, рассказы Тевье-молочника, история
мальчика Мотла – все они написаны в первом лице. Однако монолог у
Шолом-Алейхема не однообразен, это не застывшая форма. В разных произведениях
она строится по-разному, соответствуя индивидуальным особенностям рассказчика –
его социальному статусу, образованию, полу, возрасту, темпераменту, другим
психологическим чертам.
Чем отличаются, например, рассказы-письма
Менахем-Мендла от других повествований в первом лице героев Шолом-Алейхема?
Прежде всего, жанровым своеобразием – это письма и поэтому они соответствуют
канонам эпистолярного жанра: они начинаются с обращения к жене, добрых
пожеланий и краткого сообщения о себе. Все это выдержано в весьма церемонном
стиле, характерном для человека, претендующего на определенную образованность и
питающего надежду выбиться “в люди”. Вот типичное начало подобного письма:
«Моей дорогой, благочестивой и благоразумной
супруге Шейне-Шейндл, да здравствует она со всеми домочадцами!
Во-первых, уведомляю тебя, что я,
благодарение Богу, пребываю в полном здравии и благополучии. Дай Бог и в
дальнейшем иметь друг о друге только радостные и утешительные вести. Аминь!»
(“Не везет! Менахем-Мендл – сват”).
Однако уже в следующем пункте письма меняется
тональность: очередная попытка героя провернуть “выгодное дельце” и быстро
разбогатеть провалилась:
«А во-вторых, да будет тебе известно, что не
везет мне, хоть разорвись!»
Далее следует подробный рассказ
Менахем-Мендла, как он, полный радужных надежд, бросается очертя голову в новую
авантюру: пытается заняться легким, как ему кажется, и выгодным занятием –
сватовством. Оказывается, что из-за отсутствия опыта и крупного невезения он,
вместо жениха и невесты, сватает двух невест…
Каждое письмо Менахем-Мендла строится по
сходному эмоциональному рисунку: сначала звучат литавры, упоение от
замечательных перспектив, предвкушение предстоящих блистательных успехов, затем
наступает некоторое отрезвление, которое сменяется уже тревожными нотками. За
ними следует неминуемый крах и крушение надежд. В конце каждого письма имеется
приписка, постскриптум, начинающийся со слов “Главное забыл!”. На идиш эта
фраза (гебраизм) звучит так – “Икор шохахтим!” В приписке упоминается, как бы
невзначай, новая идея, которая вскоре вновь затуманит воображение
Менахем-Мендла, а все перипетии новой авантюры станут содержанием следующего
письма.
Рассказы-монологи другого
бессмертного героя Шолом-Алейхема – Тевье-молочника (“Тевье дер милхикер”) и по
содержанию, и по форме совершенно другие. И это неудивительно: Тевье-молочник –
полная противоположность Менахем-Мендлу. Тевье – труженик, человек из гущи
народа, привыкший в поте лица своего есть хлеб свой. Тевье рассказывает о своей
жизни, злоключениях и редких радостях. Рассказы эти также представляют собой
письма, которые Тевье направляет Шолом-Алейхему – “пану автору”. Письма Тевье
существенно отличаются от писем Менахем-Мендла. И дело здесь не только в том, что
атрибутов эпистолярного стиля в них почти нет. Главное их отличие заключается в
том, что и содержание, и язык Тевье-молочника соответствуют его социальному
статусу: Тевье – простолюдин. Он не умеет так складно выражаться, как
Менахем-Мендл, хотя Тевье умный и наблюдательный человек и разбирается в
религиозных книгах – он очень любит в своих рассуждениях ссылаться на священное
писание. Но ссылки эти носят своеобразный характер – цитаты не точны, они часто
значительно переделаны и весьма вольно интерпретируются. Ссылки на писание,
пророков и просто народные поговорки – любимая манера речи Тевье. Вот как
начинается глава “Химера”:
“Много дум у человека на
сердце – так, кажется, сказано в священном писании? Объяснять Вам, реб
Шолом-Алейхем, что это значит, как будто нет нужды. Но есть у нас поговорка: “И
резвому коню кнут нужен, и мудрому человеку совет требуется”. О ком я это
говорю? О себе самом. Ведь будь я умнее, да зайди к доброму приятелю, расскажи
ему все как есть, так, мол, и так, – я бы, конечно не влип так нелепо!”
О вольном обращении с цитатами
свидетельствуют многие примеры. В этой же главе Тевье встречается с
Менахем-Мендлом (который, как оказывается, его дальний родственник) и говорит
ему:
“ – Кушай, Менахем-Мендл, – говорю я, – ибо “все суета сует”, как
сказал царь Давид, нет на свете правды, одна фальшь”. На самом деле изречение “все суета сует”
никакого отношения к царю Давиду не имеет. Оно встречается в библейской книге
“Экклезиаст”. Тевье и сам понимает, что его ссылки на писание не всегда к месту.
Вот как он рассуждает об этом в главе “Аз недостойный”:
“Аз недостойный”
должен сказать я, выражаясь словами праотца нашего Иакова, с которыми он
обратился к господу Богу, собираясь в поход против Исава… Но, может быть, это
не так уж и к месту, – не взыщите, пожалуйста: человек я простой, вы, конечно,
знаете больше моего, – что и говорить! Живешь, прости Господи, в деревне,
грубеешь, некогда ни в книгу заглянуть, ни главу из священного писания
повторить…“
Встреча Тевье с Менахем-Мендлом
интересна во многих отношениях. В частности, устами Тевье Шолом-Алейхем дает
следующую характеристику Менахем-Мендлу:
“Послал мне Господь родственника.
Да и то сказать: родственник – нашему забору двоюродный плетень. Менахем-Мендл,
звать его, – ветрогон, фантазер, путаник, – шут его знает! Взялся он за меня и
заморочил голову химерами, небылицами, мыльными пузырями”.
Речь Тевье насыщена не только
примерами из окружающей жизни, отражая его самобытность, живость ума; она
(речь) пересыпана искорками юмора. Вот, например, как образно говорит Тевье с
упомянутым “ветрогоном и фантазером”, выманивающим у Тевье деньги для очередной
авантюры.
“– Поверьте мне! – сказал
Менахем-Мендл. – Я с вами, реб Тевье, рассчитаюсь, Бог даст, честно, как самый
добропорядочный человек, и вы, надеюсь, будете получать деньги, деньги и
деньги!
– Аминь! – ответил я. – И
вам того же. Из твоих бы уст да Богу в уши! Однако непонятно мне одно: как коту
Ваське речку переплыть? То есть, понимаешь… Я здесь, ты там. Деньги – ведь это,
знаешь, материя деликатная… уж ты не обижайся, я без задних мыслей. Помнишь,
как у праотца Авраама сказано: “Сеющий во слезах, с песнею пожнет…” То есть
лучше наперед оговорить, нежели потом слезы проливать…
– Ах! – спохватился он. –
Может быть, вы хотите расписку? Пожалуйста, с удовольствием!
– Погоди-ка, – сказал я. –
Если подойти к этому делу с другой стороны, то ведь одно из двух: если ты
захочешь меня зарезать, то чем уж тут расписка поможет? Как в Талмуде сказано:
“Не мышь ворует, а нора.” Платит-то не вексель, а человек. Ну что ж поделаешь?
Повис на одной ноге, – буду висеть на обеих!“
Образностью и ироническим юмором насыщены
реплики Тевье-молочника в его разговоре с мясником Лейзер-Волфом, который
приглашает Тевье для разговора о старшей дочери молочника Цейтл, на которой
мясник, богатый вдовец, хочет жениться. Тевье ошибочно полагает, что
Лейзер-Волф хочет купить у него корову:
“–
Видите ли (говорит Лейзер-Волф), мне приглянулась…
– Знаю, – перебил я, – кто
вам приглянулся, да только понапрасну, зря стараетесь, не выйдет это дело, реб
Лейзер-Волф, не выйдет.
– Почему так? – спрашивает
он и смотрит на меня как будто испуганно.
– Потому, – говорю. – Я могу
и подождать, мне не к спеху, река, что ли, загорелась?“
После слов Лейзер-Волфа, сулящего Тевье
немалую выгоду, Тевье продолжает иронизировать:
“– Да, да, – отвечаю я, – от ваших
благодеяний голова окаменеть может... Зимой снега не пожалеете... Это нам
известно с давних пор...“
Шолом-Алейхем – мастер не только монолога, он
искусно, живо и остроумно пишет диалоги. Последние часто встроены в монологи.
Диалоги Шолом-Алейхема, так же, как и его монологи, национально специфичны. Их
чисто еврейская интонация, особая манера задавать вопросы, национально
окрашенный юмор просвечивают и в переводе на другие языки, в частности, на русский.
Приведу пример подобного диалога во время встречи Тевье-молочника с молодым
человеком, его будущим зятем – Перчиком (глава “Годл”):
«Гляжу – шагает по песку паренек, с узелком
под мышкой, потом обливается, едва дышит.
– Стоп, машина! – говорю я ему. –
Присаживайся, слышь, подвезу малость, все
равно порожняком еду. Как там у нас говорится: “Ослу друга твоего, если
встретишь, в помощи не откажешь”, а уж человеку и подавно…
Улыбнулся, шельмец, но просить себя долго не
заставил и полез в телегу.
–
Откуда, – спрашиваю, – к примеру, шагает паренек?
– Из Егупца.
– А что, – спрашиваю, –
такому пареньку, как ты, делать в Егупце?
– Паренек, вроде меня, –
отвечает он, – и сам еще не знает, на кого учится.
– А зачем, – спрашиваю, – в
таком случае паренек зря морочит себе голову?
– А вы, – не беспокойтесь,
реб Тевье! Такой паренек, как я, знает, что делает.
– Скажи-ка, пожалуйста, уж
если я тебе знаком, кто же ты, к примеру, такой?
– Кто я такой? Я, – говорит,
– человек!
– Вижу, – говорю, – что не
лошадь. Чей ты?
– Чей? – отвечает, – Божий!
– Знаю, – говорю, – что
Божий! У нас так и сказано: “Всяк зверь и всякая скотина…” Я спрашиваю, откуда
ты родом? Из каких краев? Из наших или, может быть, из Литвы?
– Родом, – говорит он, – я
от Адама. А вообще-то я здешний. Вы, наверное, меня знаете.
– Кто же твой отец? А ну-ка,
послушаем.
– Отца моего, – отвечает он,
– звали Перчик.
– Тьфу ты, пропасть! Зачем же ты мне так долго голову морочил? Стало быть, ты – сын папиросчика Перчика?
– Стало быть, я – сын
папиросчика Перчика.
– И учишься, – говорю я, – в
“классах”?
– И учусь, – отвечает, – в
“классах”.
– Ну, что же! “И Гапка –
люди, и Юхим – человек!” А скажи-ка мне, сокровище мое, чем же ты, к примеру,
живешь?
– А живу я, – говорит он, –
от того, что ем.
– Вот
как! Здорово! Что же, – спрашиваю, – ты ешь?
– Все, что дают, – отвечает
он.
– Понимаю, – говорю, – что
ты не из привередливых. Было бы что. А если нет ничего, закусываешь губу и
ложишься натощак. И все это ради того, чтобы учиться в “классах”? По егупецким
богачам равняешься? Как в писаннии сказано: “Все любимые, все избранные”.
Говорю я с ним эдаким манером, привожу
изречения, примеры, притчи...»
Именно в последних словах Шолом-Алейхем дает
свою оценку стилю речи Тевье-молочника – “изречения, примеры, притчи”, прибаутки,
поговорки, юмор и прочее, я бы прибавил.
Что касается национально-еврейского колорита
этого диалога, то он проявляется в интонации, построении фразы, множестве
вопросов, в том числе в ответах на вопросы, а также в использовании не прямых
обращений во втором лице, а косвенных – в третьем лице, типа: – откуда, –
спрашиваю, – к примеру, шагает паренек? – А что, – спрашиваю, – такому
пареньку, как ты, делать в Егупце? – Паренек, вроде меня, – говорит он, – сдает
экзамены! И т.д. и т.п.
Некоторые произведения Шолом-Алейхема
перекликаются с произведениями других писателей. В частности, повесть
Шолом-Алейхема “Заколдованный портной” (“Дер фаркишефтер шнайдер”) имеет
параллели с повестью Гоголя “Шинель” – гением Гоголя Шолом-Алейхем восхищался с
юных лет. Герой повести Шолом-Алейхема – веселый местечковый портной Шимен-Эле
возымел дерзкую мысль обзавестись козой и, подобно герою Гоголя Акакию
Акакиевичу Башмачникову, был за это жестоко наказан.
Первой заговорила о козе (“а циг”) жена
Шимен-Эле, которую звали Ципе-Бейле-Рейзе. Супруги были антиподами во всех
отношениях. Портной был маленького роста, замухрышка, всегда улыбался, ходил
пританцовывая и вечно напевал себе под нос. Ципе-Бейле-Рейзе была его полной
противоположностью – высокая, краснощекая, здоровенная – казак-баба!
Верховодила в доме она, а не муж. Шимен-Эле относился к ней с благоговейным
трепетом и сильно побаивался ее.
Вот как в оригинале Шолом-Алейхем описывает
супругов и их взаимоотношения: “Шимен-Эле из гевен дос, вос ме руфет он ан
“оремс уна фрейлехс”. Гевен из эр а нидерекер, а фарзейениш, арумгештент мит
нодлен ун мит штиклех вате ин ди гекрайзелте шварце хор; гехат хот эр а клейн
цапн бердл... ун омгн гройсе, шварце ун штендик шмейхленде, ун геанген из эр
томед мит а тенц ун мит а лид унтер дер ноз“.
Иные краски достаются его жене
Ципе-Бейле-Рейзе: «Ун зайн вайб хот гехейсн Ципе-Бейле-Рейзе, ун зи из гевен
зайн “Кенегдой”, дос хейст пункт дер хайфер фун им: а хойхе, а ройте, а
гезунте, а идене а козак. Фун дем эрштн тог он, вос нох дер хупэ, хот зи им
генумен ин ди хент арайн ун ништ
аройсгелозн им, ун из геганген ин споден, дос хейст: зи из гевен дер ман, ништ
эр! Эр хот фар ир гехат гройс дерех эрец. Зи фрегтаф им эфнен а мойл флегт эр
фарцитерт верн ; ун амол унтер фир ойгн, аз сиз ойсгекумен, флегт им општекн а
пач ойх.»
*
* *
Прошло более 85 лет, как не стало
Шолом-Алейхема, однако он остался самым выдающимся еврейским писателем конца
XIX – начала XX веков, периода расцвета литературы на идиш. В 20-х–30-х годах
XX века появилось много других талантливых писателей, пишущих на идиш, главным
образом, в Польше, СССР и США. Вот лишь некоторые имена: Довид (Давид)
Бергельсон, Перец Маркиш, Лейб (Лев) Квитко (СССР), Исаак Башевис-Зингер
(Польша – США), Ицик Мангер (Польша – США – Израиль) и др.
Сороковые годы XX века стали свидетелями
величайшей трагедии европейского еврейства. В огне Холокоста сгорело шесть
миллионов евреев – мужчины, женщины, старики, дети, люди различных профессий, в
том числе писатели и врачи, рабочие и ремесленники, артисты и музыканты.
Погибли миллионы людей, которые говорили, читали, писали на идиш. То, что не
успел сделать Гитлер, завершил Сталин, по приказу которого в 1948 г. был убит
выдающийся еврейский актер и общественный деятель Соломон Михоэлс, а в 1952 г.
разгром еврейской культуры в СССР был завершен расстрелом цвета еврейской
интеллигенции – большой группы писателей, актеров, критиков. Среди них были
упомянутые ранее писатели Довид Бергельсон, Перец Маркиш, Лейб Квитко, актер,
ближайший сподвижник С. Михоэлса – Вениамин
Зускинд и другие.
Несмотря на величайшую трагедию, постигшую
еврейский народ в годы Второй мировой войны, а также тяжелые испытания, которым
подверглась еврейская культура в СССР после войны, культура и литература на
идиш полностью не погибла. Остается некоторая надежда на то, что традиции
Шолом-Алейхема возродятся. Как известно, именно за произведения, написанные на
идиш, Исааку Башевису-Зингеру была после Второй мировой войны присуждена
Нобелевская премия. Подлинным преемником Шолом-Алейхема стал поэт и прозаик
Ицик Мангер. В его творчестве переплетаются фантазия, улыбка с перцем и слезы с
усмешкой, сатира и лирика. 30 лет тому назад в Израиле была учреждена премия
имени Ицика Мангера, которую вручает Президент государства Израиль деятелям литературы
и искусства, продолжающим развивать идишкайт, еврейскую культуру. В духе
Шолом-Алейхема звучит девиз, сформулированный Ициком Мангером: “Будь человеком.
Будь евреем. Будь еврейским человеком. Будь человечным евреем”.
В своем завещании Шолом-Алейхем позаботился о
всей своей семье – о жене, детях и внуках. Среди других он упоминает свою
внучку Беллу. Она оказалась одной из преемниц Шолом-Алейхема. Она стала
писательницей Бел Кауфман и приняла, таким образом, литературную эстафету деда.
Самая известная и по-настоящему талантливая повесть Бел Кауфман называется
“Вверх по лестнице, идущей вниз”. Это книга на английском языке о проблемах
американской школы. Бел Кауфман унаследовала одну из граней творческой манеры
Шолом-Алейхема – писать о грустном с юмором. Один из американских рецензентов
назвал повесть Бел Кауфман – a Funny-Sad Bestseller (забавно-печальный
бестселлер). Бел Кауфман неоднократно приезжала в Россию и участвовала в
торжествах, посвященных памяти ее великого деда.
Подавляющее большинство читателей
Шолом-Алейхема погибло от рук гитлеровских палачей. Тем не менее память о
Шолом-Алейхеме, выдающемся еврейском писателе, создавшем целую библиотеку
романов, повестей и рассказов, справедливо считающихся энциклопедией еврейской
жизни на рубеже XIX и XX столетий, не померкнет и будет жить в веках.