Борис Суслович, Израиль

Борис Суслович, Израиль

12 августа 1952 года

Памяти Д. Бергельсона, Д. Гофштейна, Л. Квитко,

П. Маркиша, И. Фефера

Я родился на пепелище

Полузрячим при свете дня.

«Будет утро – и будет пища!» –

Убаюкивали меня.

Я не видел родного дома,

Я не слышал команды: «Пли!»

...А расстрелянных в ночь погрома

Погрузили и увезли.

Отрешённо снуют лопаты,

Засыпая глубокий ров.

Все, загубленные когда-то,

Постояльцы иных миров,

Где позволено жить еврею,

Где умерший звучит язык,

Здесь они. За строкой моею

Дышат строки их новых книг.

Май – август 2005

М.С. Тейф

Перевод с идиш

Начало

Жизнь молодых подобна чуду:

В каморке тёмной – угол рая;

Целуясь, о еде забудут;

Луна-плутовка им мигает

Всю ночь. Лежат, Адам и Ева,

Мечтают подремать украдкой.

Но как укрыться от напева

Обманщицы – надежды сладкой?

Недалеко, в аллее сада

Сидит и плачет до рассвета

Старушка-зависть. Вот досада,

Ей, одинокой, видеть это…

Как прошлогодний снег

Памяти еврейской певицы

Розы Плоткиной

Где снег, где снег наш прошлогодний?

Ты говоришь: растаял в вышине.

Нет, нет, он, чистый, падает сегодня

И, как твой голос, входит в сердце мне.

Ты говоришь: забыть пора, Б-г с ним!

Уже весна – вновь расцветёт земля.

А я хожу по улочкам твоим,

Твоею песней губы шевеля:

Где он, где падает сегодня

Снег тихий, чистый, прошлогодний?

Начало повторится пусть:

Конец зимы, капель на лицах,

А я вокруг тебя кружусь,

Моя любимая орлица.

Нет, ты не птица. Взгляд любви,

То робкий, то победно-смелый.

А губы сладкие твои

Вкуснее, чем крыжовник спелый.

Как молоды и я, и ты.

Смех обрывают поцелуи.

И даже птицы с высоты

Следят за нами. Их волнует

Круженье. Их трясёт испуг:

Конец зимы, капель на лицах,

На улице увидеть вдруг

Орла с красавицей-орлицей.

Я прошу отца Рохл-Леи:

Расскажи мне, как пришли вы,

В край наш дикий, нелюдимый,

Край болот непроходимых –

Бородатые евреи

С дочерьми вкусней, чем сливы?

Весело, смешно Авруму:

«Ну, что скажешь, Хая-Стеша?»

«Спать пора», – кричит старуха, –

«На всю ночь нашли потеху.

Всё сидеть и вспоминать им,

Старый чёрт не лучше зятя».

Думает, думает Аврум-кузнец,

Говорит он, отвечает, наконец:

Это сказка дней библейских.

Сотворил уже Всевышний

Всё на свете. Видит – лишний

В уголке миньян еврейский:

Бедняков, детей бедняцких,

С бебехами и клопами,

И куда теперь податься

Знать не знают сами.

Взял он их на шар воздушный

И спустил сюда, жалея.

Есть в болоте всё, что нужно.

Будьте счастливы, евреи!

В светлых волосах Маруси,

В имени – свет чистый, русский.

Ой, Оксана, твоё имя –

Гроздь хмельная с Украины.

Чьё же имя всех роднее?

Нет, не Роза! Слушай, слушай:

«Рохл-Лея! Рохл-Лея!» –

Будто слышу мою душу.

Вижу я твой домик тесный,

Твой отец встречает песней

День Субботний, пахнет халой,

К небу лесенку умчало –

Там поёт моя невеста.

Где Рохл-Лея?

Чья Рохл-Лея?

Итке-Рейзл внучка,

Хая-Стеши дочка.

Мой родник певучий,

Песенный источник.

Где Рохл-Лея?

Отвечает воробей,

Серая пичужка:

«Птица счастья вместе с ней –

В гнездышке жемчужном».

«Расступитесь! К нам подвода по небу плывёт» –

У театра городского говорит народ.

Ангел с красным носом ходко гонит лошадей,

Из бутылки хлещет водку, как Бойтре-злодей.

Тпру! Из гетто пассажиры прямо в зал бегут,

Не пустить попробуй – живо двери разнесут.

Нынче радость у евреев, гомон, детский смех.

Нынче будет Рохл-Лея петь, играть для всех.

Расступитесь! Расступитесь! Подойдут сейчас

К нам Аврум и Хая-Стеша. С легким паром вас!

Папа с мамою сияют, радость валит с ног.

Мы из звёздочек для дочки выбрали венок.

Эти звёздочки украсят голову твою.

Дар семи небес прекрасных, будто ты в раю.

Но на улице прохладно, надевай платок.

Можешь, дочка, простудиться, упаси нас Б-г!

Ведь сегодня радость будет, отдохнёт душа.

Тихо! Занавес поднялся. Не болтайте! Ша!

Старика старик пытает, как каналья, злой:

«Что вокруг нас: мир грядущий или мир земной?»

Нехотя народ выходит, медля у дверей,

И кричит евреям с козел ангел: «Поживей!»

Ну, походочка у мёртвых, впрямь, аристократы!

Эй, Аврум, умерь-ка гонор. Торопись до хаты!

Ой, лошадки застоялись, бьют копыта грозно.

Наша станция на небе зажигает звёзды.

Ангел тянет за поводья: «Мертвецы, быстрее!»

«Ангел! Где мои евреи?» – плачет Рохл-Лея.

В последний путь идут с тобой,

Рохл-Лея: домик твой родной,

Подсолнухов высоких ряд –

Как угли, ядрышки горят;

Речушка, где купалась ты;

Плоды несут тебе кусты –

Тарелка до краёв полна;

И сзади всех бредёт она,

Любимой бабушки коза,

Всё лижет руку: «Егоза,

Попей парного молока!»

И я кричу издалека:

«Вставай, Рохл-Лея! Хватит спать».

В наш город мы пойдём опять, –

«Встань, пробуждайся», – прихватив

Твой сладкий, солнечный мотив:

Радуйтесь, помня о лете!

Как хорошо жить на свете!

Как здесь тихо, как тихо…И, кажется, видишь

Ты меня. Из-за памятника, меж ветвей

Улыбаешься каждому слову на идиш

И цветам у изножья могилы твоей.

«Помолчи!» – ты мне шепчешь в минуту ухода.

«Помолчи!» – повторяют на ветках листы.

Говорить научиться – достаточно года.

А молчанью учись до могильной плиты.

1956 – 1957

Из цикла « Стихи из тюрьмы » (1938 - 1953)

– 9 –

Скажи мне, человек, кто ты?

Как можешь ты идти вперёд,

Сжигая прошлого мосты,

Не зная, что в грядущем ждёт.

Один, с молитвой на устах,

Ты веришь, веришь до конца,

Что сгинет твой смертельный враг

От дуновения Творца.

Собаки гнались за тобой,

Кромсали плоть, терзали дух…

Но ты встаёшь с огня живой,

Смотри: твой факел не потух.

Откуда мощь твоя, скажи,

Откуда боль твоя, пророк?

Но в мире подлости и лжи

Твой взгляд повёрнут на восток.

И хоть сочится кровь из глаз,

Ты побеждаешь всякий раз.

Не знаю, чудо ль, волшебство,

Что ты по-прежнему живой.

Что видел ты – давно мертво,

А ты идёшь своей тропой.

Две тысячи бессонных лет –

Скажи, кто ты? В чём твой секрет?

– 10 –

Ты хочешь знать, в чём мой секрет?

Откуда я иду?

А у меня секретов нет,

Как у пчелы в саду.

Укус и мёд, крутая смесь –

Отраву ем я сам,

А сладкий мёд до капли, весь

Несу к чужим столам.

Пчела! Малютка! Точка! Знак!

Его не взвесить на весах.

Весь мир огромный собран здесь –

Горячий символ алэф-бейс.

О, Боже! Сколько крови тут!

Душа еврейства – буква «юд»!